На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр)

Отказавшись дважды в свое время от переезда за рубеж и работы в иностранных фирмах по контрактам, я понимал тем не менее, что в данной внутриполитической и экономической обстановке в стране ситуация в Мурманске с течением времени будет только ухудшаться. Конечно, можно было дальше держаться какое-то время на эпизодических заказах зарубежных фирм, которые фактически по бросовым ценам эксплуатировали наш интеллектуальный потенциал. Однако эта ситуация напоминала присловье: «Птица в клетке не поет». Когда твой труд используют наиболее вероятные в будущем конкуренты, большого творческого энтузиазма это как-то не вызывает. По этой же причине я не рассматривал и возможные варианты работы за рубежом. Я уже имел к тому времени немалый и в целом положительный опыт работы с иностранными партнерами, часто выезжая в краткосрочные деловые поездки, но перспектива работать там продолжительное время меня не привлекала. Зарабатывать на жизнь дополнительно можно было и продолжая преподавать на платных факультетах переподготовки в Мурманском университете. Однако складывающаяся общая психологическая обстановка в связи с явным сворачиванием работ на Арктическом шельфе не способствовала свободному научному творчеству и созидательной работе. К тому же приближался 15-летний срок моей работы на Крайнем Севере, дающий в будущем право на определенные пенсионные льготы, а дальнейшее пребывание здесь этих льгот не прибавляло. Так или иначе, на большую землю надо было перебираться, и по совокупности причин время было подходящим.

Тут надо отдать должное моему знакомому – Александру Ивановичу Кабанову. Он предложил попытаться переехать в Москву и устроиться во ВИИИГАЗ, который он хорошо знал по предыдущей работе. У моей мурманской лаборатории тоже был опыт работы с ВНИИГАЗом, но, скорее, отрицательный. Мы, используя свои передовые к тому времени достижения, заинтересовали лабораторию Михаила Осиповича Хвилевицкого, наиболее «продвинутого» здесь на тот момент специалиста по сейсморазведке, и он добился заключения с нами договора на нестандартную интерпретацию данных 3Д-сейсморазведки по Астраханскому месторождению в районе Аксарайской мульды. ВНИИГАЗ оплатил нам небольшой аванс, мы выполнили работы и сдали отчет. Результаты его более чем устроили. Дело в том, что мы тогда, в 1994 году, уже владели технологией нейросетевых алгоритмов, опередив почти на десять лет их массовое использование в геофизике. Нам из 17 скважин, имевшихся в пределах съемки 3Д, дали материалы только по 13 из них, оставив четыре других в виде контрольных, чтобы нас проверить. Но мы об их наличии ничего не знали. И когда фактические результаты по параметрам в точках этих четырех скважин практически совпали с прогнозируемыми нами, это впечатлило нашего заказчика. Михаил Осипович потом года два показывал наши прогнозные сейсмические кубы результирующих параметров на разных конференциях и семинарах от имени ВНИИ ГАЗа. Самое интересное, что ВНИИГАЗ, кроме того аванса, ничего НИИМоргеофизике так и не заплатил. Сначала нам бесконечное число раз обещали это сделать, а потом, когда инфляция «съела» эти остатки, все стало бессмысленным. Потом, уже работая во ВНИИГАЗе, я понял, что на тот момент это была обычная практика.

Мы договорились с Михаилом Осиповичем о моем переходе в его лабораторию с тем, чтобы в перспективе ее возглавить, а ему по состоянию здоровья и возрасту остаться научным консультантом. Однако вопрос этот был непростым, тем более, что условием моего перевода было предоставление мне квартиры. Мои предварительные контакты во время командировок из Мурманска с Рудольфом Михайловичем Тер-Саркисовым, бывшим тогда заместителем директора по науке, были вполне обнадеживающими. Но все мои письма и бумаги по переводу «похоронил» по своему разумению Николай Блинников, бывший в то время помощником генерального директора.

Поскольку с этой стороны была осечка, А.И. Кабанов посоветовал сделать очередной заход уже со стороны директора отделения «Шельф» ВНИИГАЗа Евгения Владимировича Захарова. Это было предпочтительнее, поскольку мне пришлось бы заниматься теми же месторождениями Арктического шельфа, которые я хорошо знал до этого. Евгений Владимирович оказался человеком настойчивым и заручился поддержкой генерального директора Александра Ивановича Гриценко по поводу моего переходе во ВНИИГАЗ, в результате чего летом 1996 года я уже работал в этой организации сначала в должности главного научного сотрудника. Вопрос с предоставлением жилья, правда, затянулся. Пару лет пришлось жить в служебной квартире, и лишь в начале 1999 года мы въехали в просторную пятикомнатную квартиру на юге Москвы.

ВНИИГАЗ является по сути головным научно-техническим центром Газпрома. Здесь представлены практически все отрасли газовой науки от геологии, оценки запасов и проектирования разработки газовых месторождений до исследования проблем транспортировки и переработки природного газа, создания синтетического топлива и т. д. Причем вопросы геологии и геофизики имеют скорее подчиненное значение в этом многопрофильном институте. По сию пору здесь трудится свыше полутора тысяч человек, если считать вместе с филиалом и вспомогательными опытными производствами. Не сказать, что столь большая численность положительно сказывается на эффективности прикладных научных исследований.

Отделение «Шельф» являлось достаточно автономной структурой в институте, поскольку здесь в миниатюре был смоделирован весь процесс, который мог бы иметь место в реальности. И каждое звено было представлено отдельным небольшим структурным подразделением. Имелись лаборатории геологии, проектирования разработки, обустройства морских промыслов, морских платформ, оценки экономической эффективности проектов и т. д. Это позволяет делать большинство проектов «под ключ». Главным минусом является то, что реально воплощается в жизнь только начальная часть этой цепочки. Плохо ли, хорошо ли, но поиск и разведка на море ведется, и месторождения открываются. А вот реально обустроенного морского месторождения, на котором уже началась бы добыча, за время деятельности отделения так и не появилось. Если повезет, то года через два начнется добыча на Приразломном нефтяном месторождении, а лет эдак через пять на газовых месторождениях в Обской и Тазовской губах. По нынешним планам добыча газа на Штокмановском гиганте начнется не раньше 2013 года.

Когда я в первый день пришел на работу, что меня поразило больше всего, так это практически полное отсутствие компьютерной техники в лаборатории. А на весь центр из 50 человек было четыре «хиленьких» 286-х, используемых преимущественно как печатные машинки. И это в столичном-то институте, в то время как в нашей заполярной глубинке уже шесть лет как практически все до последнего сотрудника с высшим образованием сидели за персоналками и работали с программами и графикой. А здесь все геологические схемы, карты, разрезы, колонки делались так же, как и 50 лет назад: на кальках, ватманах тушью руками чертежницы Евгении Павловны Ильиной. Это было нормально для предыдущих лет, но ведь сейчас «на дворе» заканчивался XX век. Думаю, что по этой причине и отношение многочисленных иностранцев, которые толпами «кружились» вокруг отделения «Шельф» в связи с перспективными морскими проектами, было примерно таким же, как к туземцам из племени «Мумба-юмба». Правда, при общении они были предельно корректны и этого не показывали. Хотя надо отдать должное специалистам ВНИИГАЗа: многие из них были корифеями в своем деле. Сам Евгений Владимирович обладал огромным геологическим кругозором. О каком бы регионе Земли не зашла речь, он знал в общих чертах основную информацию о геологии района, основных перспективных комплексах и практически никогда не ошибался в своем геологическом предвидении относительно того или иного участка. После его ухода из ВНИИГАЗа замены ему, по большому счету, так и не нашлось. Прекрасным и опытным специалистом и ученым был и Александр Тимонин, с которым мы по сию пору вместе очень плодотворно сотрудничаем. Он первым из здешних геологов уже тогда «подобрался» к персональному компьютеру. Кроме того, я в первый же день увидел очень знакомое лицо человека, которого неоднократно встречал в Мурманске, но познакомиться с ним тогда лично не довелось. Это оказался опытный геолог-подсчетчик Василий Ягодин, проработавший в «Арктикморнефтегазразведке» три года. Фактически им тогда был подготовлен первый подсчет запасов Штокмановского месторождения в 1993 году. С Василием мы быстро сошлись как бывшие мурманчане, несмотря на разницу в возрасте (он был намного старше). В первые два года мы частенько хаживали вместе в баню. После многолетней мурманской «банной» традиции я долго не мог привыкнуть к отсутствию этой еженедельной процедуры, очищающей тело и успокаивающей душу незамысловатой мужской беседой.

В нашей 207-й комнате третьего корпуса находилась и Нина Реутская, пришедшая во ВНИИГАЗ незадолго до меня. Она была хорошим специалистом в области промысловой геофизики и на равных спорила с иностранными геологами по поводу «отбивок» и «реперов» в разведочных скважинах и заставляла зачастую их соглашаться. А Тамара Толстикова являлась даже в некотором смысле «стержнем» коллектива. Мало того, что без нее из нашей довольно большой лаборатории не выходил ни один отчет, она помнила обо всех днях рождения и была «заводилой» во всех лабораторных мероприятиях. В первые годы мы с ней вдвоем обычно начинали застольные песни, поскольку зачастую оказывались единственными, кто знал слова. Она была со своей открытостью и бескорыстием, пожалуй, нетипичным представителем коренных москвичей. Думаю, ее «перевоспитал» в хорошем смысле долгий период работы вместе с мужем Владимиром во Вьетнаме, где они «варились» в общем котле советского братства. Шучу, конечно. Рискну предположить, что она родилась и выросла такой доброй и заботливой, как и многие другие нормальные москвичи, на которых провинциалы «возводят напраслину».

Вообще-то так сложилось, что во ВНИИГАЗе работали большинство приезжих. Видимо, сказывалась специфика института, т. к. требовались, в основном, специалисты с производственным и научным опытом, которого по этим специфическим направлениям в Москве приобрести было особенно негде. В нашем отделении «Шельф» наиболее ярким представителем новой волны приезжих из российского «далека» была Наталья Глухова, возглавившая лабораторию оценки экономической эффективности морских проектов. Она со своей неутомимой энергией немало «взбудоражила» застоявшуюся ВНИИГАЗовскую атмосферу. К тому же Наталья сама, как и ее молодые сотрудники, уже владела компьютером на уровне опытных пользователей. Это было ценным кадровым пополнением отделения «Шельф», которое постепенно выходило на передовые позиции во ВНИИГАЗе. Уже позже не без моего участия прибыл в наш отдел и еще один экономист от геологии – мурманчанин и коллега по НИИМоргеофизике – доктор экономических наук Павел Никитин.

Поначалу мне пришлось «поставить на компьютерные рельсы» хотя бы элементарные операции построения карт, подсчета объемов и запасов. Первые года полтора я занимался этим в одиночку, пока не появился молодой специалист Кирилл, который в период магистратуры в ГАНГе специализировался на прикладном пакете «Сурфер», наиболее доступном тогда для этих целей, Кирилл проработал недолго и ушел в коммерцию, испытывая серьезные материальные проблемы в связи с рождением ребенка. Молодым специалистам после окончания вуза тогда у нас платили немного. Но спустя некоторое время мне все же удалось собрать под «наши знамена» несколько молодых парней: сначала Сергея Шарова, потом Яна Штейна и Лешу Ахапкина. Мы, поначалу пять человек, оформились в отдельную лабораторию «Геолого-геофизического моделирования на шельфе» в рамках отделения и начали серьезно штурмовать прикладные научные проблемы в области морской геологии и геофизики,

САРАТОВСКИЕ СТРАДАНИЯ (старт экономической геологии)

Как становится понятным из предыдущих историй, к концу 90-х годов у меня накопился достаточно солидный профессиональный опыт в двух совершенно разных областях знаний: геофизике, геологии, оценке запасов углеводородного сырья, с одной стороны, и в различных экономических дисциплинах – с другой. Причем обе эти области были серьезно подкреплены как опубликованными научными работами, так и официальными Ваковскими (ВАК – высшая аттестационная комиссия) документами: дипломом доктора физико-математических наук, полученным по разведочной геофизике, и аттестатом профессора, полученным по кафедре финансов. В обеих этих областях у меня уже были аспиранты и соискатели, готовившие кандидатские диссертации под моим научным руководством. Нужен был какой-то случай, чтобы эти два направления сомкнулись воедино. И такой случай вскоре представился, В июне 2000 года я поехал в Шотландию за счет принимающей стороны для того, чтобы сделать доклад на ежегодной конференции Европейской ассоциации геоисследователей и инженеров (EAGE), проводившейся в Глазго. Саму эту историю под названием «Лондонские приключения и геология виски», если Вам любопытно, можете прочесть во второй части данной книги.