На задворках "России"

Что оставалось в такой ситуации делать мне? Немедленно подать в отставку?

На это я не решился.

Из кабинета Залыгина Киреев вышел не просто заведующим отделом прозы, но заместителем главного редактора, приравненным ко мне во всех правах, вплоть до зарплаты. Должность была номинальная, ничем, кроме прозы, Киреев не занимался и заниматься не собирался, никакой дополнительной ответственности на себя брать не желал. Я не могу сказать достоверно, было ли это звание выторговано при назна­чении им самим или Залыгин поторопился сразу приблизить к вершине нового "пре­емника", чтобы облегчить ему задачу, чтобы ни у кого в редакции не оставалось ника­ких сомнений в намерениях главного. Возможно, Киреев во всем этом был не столь уж и виноват. Он тогда вообще плохо представлял, что творится в журнале. Объек­тивно же произошло следующее: с приходом второго равного мне по статусу замес­тителя изменилась политическая конфигурация.

Я не случайно употребляю "кремлевскую" терминологию. "Новый мир" и был Крем­лем в миниатюре. Престарелый руководитель с неограниченными полномочиями, самобытный, властолюбивый, упрямый, но не всегда уже способный адекватно вос­принимать обстановку, нуждающийся в толкователях и подсказчиках и тем открыва­ющий своему ближайшему окружению огромные возможности для манипулирования. Окружение льстецов, иные из которых были интриганами и политиканами хоть куда. Разросшаяся "обслуга", что-то там для себя постоянно выкраивающая. А фоном все­му — увлеченно полощущий друг друга "народ"...

Роднянская была уверена, что я входил в то самое "ближайшее окружение" и пользо­вался неафишируемым влиянием. Один из авторов журнала рассказывал мне, как она, брызжа слюной, кричала: "Яковлев — это же Коржаков!" При таком раскладе им было важно найти на меня своего "Чубайса".

Оставлю глупое сравнение на совести небезгрешной Ирины Бенционовны. Без Коржаковых в наше время не обходится, и в "Новом мире" такой был: чертовски по­хожий внешностью и повадками, а главное — тоже причастный к органам! Об этой смешной и одновременно зловещей фигуре еще придется рассказывать. Что же каса­ется моего влияния на Залыгина — смею заверить: оно было не большим, чем влияние самой Роднянской (таковое тоже не приходится отрицать), а пожалуй, и мень­шим, потому что Сергей Павлович всегда инстинктивно брал сторону большинства, коллектива и его трибунов, реальной силы, и относился ко мне настороженно. Очень уж его толкали к такому отношению мои "доброжелатели". Все, что я делал в журнале, я делал открыто, пользуясь своими прямыми должностными полномочиями, и те же Роднянская с Василевским узнавали порой о моих намерениях раньше Залыгина.

Киреев тоже, конечно, не был Чубайсом. Внешне я бы сравнил его с Путиным.

(Легок на помине! Слово вырвалось, а Киреев будто услышал. Эти строки были написаны в декабре 1999 года, когда еше Путин не был даже и. о. президеета, а через четыре месяца в газете "Труд-7" (от 20.04.2000) появится пространное интервью с Киреевым как раз на тему, что герой романа "Победитель" Рябов (которого, как мы только что видели, Игорь Дедков почти отождествлял с автором) и есть — Путин! То есть предсказанный двадцать с лишним лет назад, напророченный авторским гением герой "нового социально-психологического тила" которому "принадлежит будущее"...

"Вы помните, какой шум поднялся, когда Ельцин назвал имя "преемника”? Многие и сейчас не хотят смириться с этим".

Что ж, Киреев не был бы Киреевым, если бы не воспользовался очередным конъюнктурным моментом.)

До сих пор не могу взять в толк, чем он приглянулся "теневому кабинету". До на­значения чуть не все в "Новом мире" говорили про Киреева, что он с "краснотцой". И не фальшивой, что приписывалась, положим, исключительно в полемических целях мне, а реальной. Он был единственным во всей редакционной команде, кто прежде состоял в КПСС. Он служил обозревателем (и продолжал совмещать эту службу с рабо­той в "Новом мире") в газете "Труд", реликте профноменклатуры. Может быть, привлекал именно конформизм и то еще, что фигура явно "компромиссная", то есть проходимая?

Теперь задним числом я сознаю, что Киреев не подходил для залыгинского плана не только своим реальным масштабом, но и тем, что действительно не чувствовал в себе, при всей амбициозности, настоящего призвания к журналистике. Не всякий литератор способен быть хорошим редактором. "Редакторская работа — это донор­ство", — когда-то очень емко определила в разговоре со мной Инна Борисова. Кире­ев таковым свойством не обладал и этим невыгодно отличался, например, от Чухонцева или Роднянской.

А вот поставить себя — умел. В отличие от меня. И это доказала его скорая и реши­тельная расправа с несчастной Долотовой, с которой я и Залыгин так долго возились и искренне радовались найденному наконец половинчатому решению...

В один из понедельников Роза Всеволодовна встречает меня с круглыми глазами:

— Вы знаете, конечно, что Киреев уволил Долотову?

— Уволил?! А разве он... имеет на это право?

— Не знаю. Она мне позвонила и сказала, что Киреев ее уволил. Совсем.

Киреев проработал считанные дни. Известие звучало жутковато. Тем более что Наталья Михайловна была не робкого десятка: стоило только ей услышать в свое время, что я недоволен ее работой, как она принялась громогласно взывать ко всем сотрудникам: "Имейте в виду, он на мне не остановится, будет выщелкивать всех вас по одному!.."

Тогда Залыгин спасовал. На этот раз, появившись на работе, невозмутимо под­твердил: да, Наталья Михайловна уволена. Киреевым. Тот уличил ее в нечестности: она внесла изменения в рукопись рассказов Буйды и (со страху, наверное, или по всегдашней своей привычке лукавить) сказала новому начальнику, что уже согласо­вала правку с автором, а Киреев тотчас позвонил Буйде, чтобы проверить, и оказа­лось — нет, не согласовывала...

Конечно, работать с Натальей Михайловной было трудно. У нее был круг хоро­ших авторов, они ее по старой памяти любили, однако с редакторскими обязаннос­тями она уже не справлялась. Но, с другой стороны, если увольнять за нечестность, в отделе, да и во всей редакции, пожалуй, никого бы не осталось.

Тут же откуда ни возьмись явилась Долотовой замена — Лена Смирнова, работав­шая прежде в "Октябре". Киреев проводит ее к Залыгину, сам в приемной ожидает результата. Сергей Павлович выглядывает из своего кабинета с некоторым смущени­ем:

— Знаете, что она мне сейчас сказала? Что в "Октябре" проза лучше!

— Это она зря, — спокойно замечает Киреев.

В редакции уже переполох: полставки Долотовой были "персональные", в порядке исключения, сверх штата; отдел прозы и без того укомплектован. Об этом осторож­но сообщает Кирееву Василевский. Бухгалтер Лиза Хренова с четвертого этажа по телефону заявляет Розе Всеволодовне: коллектив против новой сотрудницы!

— У нас коллектив решает, акционерное общество, — поясняет секретарша для Киреева. Сама она, похоже, еще не определилась, чью сторону занять: ей обидно за Долотову.

Я объясняю ситуацию Залыгину: мы, вообще-то, вели дело к сокращению, а не раз­дуванию штатов...

— Пускай. — Он машет рукой. — Лишь бы работали!

Смирнова зачислена. Но этим дело не кончается. На ближайшей редколлегии Ки­реев роняет неосторожную фразу о "нечестных редакторах". Разражается буря.

— Вы упомянули о нечестных редакторах, а фамилий не назвали. Не могли бы вы нам раскрыть, кого именно имели в виду и в чем была нечестность? — подает свой возбужденно-отчаянный голос правдолюбец Ларин.

Киреев рассказывает про историю с Буйдой. Ларин, похоже, удовлетворен, но тут вступает в спор Марина Борщевская, помощница Чухонцева в отделе поэзии. Залы­гин пытается остановить перепалку, Киреев против:

— Нет, я хочу, чтобы все высказались и задали мне вопросы. Мне здесь работать, если, конечно, я буду работать, и я хочу на эти вопросы ответить.

Чухонцев бормочет, что заведующего отделом не заставишь работать с тем, с кем он не хочет работать (приводит пример из своей практики — отношения с покойным Юрием Болдыревым), но расставаться надо все-таки цивилизованно. С цветами, с шампанским...