На задворках "России"

У меня от неожиданности подкосились ноги. Набрав побольше воздуха, возражаю: вы сами встречались с Михайловым, это был ваш выбор. Он долго работал в старом консервативном "Октябре" вместе с Ананьевым, и вам понравилось объяснение, по­чему он оттуда ушел. Он сам рассказывал вам про "Соло", не скрывался, но объяснил, что хорошо понимает разницу между ним и "Новым миром". Да и в "Соло" он не одни­ми "оргазмами" пробавлялся: некоторые его авторы успешно перешли в солидные издания, приобрели имя, в "Новом мире" печатаются. В талантливом человеке много разных сторон, он не может быть только авангардистом или только традиционалис­том. Вы сами всегда на стороне художественного поиска, на стороне молодых. И в конце-то концов, вы остаетесь в журнале главным, я — при вас; что нам помешает спохватиться, если дело пойдет не туда? Но давать задний ход сейчас, после приказа, после того как человек уволился, — это было бы в высшей степени непорядочно.

Я уж не стал уточнять, что в моем "Страннике" по этой части иной раз и не такое проходило. Почему кое-кто не догадался вовремя подсунуть это Залыгину? Или под­совывали, да не помогло?..

Что же до "всех", которые "против", сказал я Залыгину, — они просто считают го­лоса. Им важно к вашему уходу иметь в редакции как можно больше своих сторонни­ков. Поэтому они так против Михайлова и Новиковой, да и любого нового человека (возьмите хоть меня, хоть Кублановского), кого не они сами привели.

Сергей Павлович признался, что как раз желал набрать новых людей, не связан­ных с той компанией. И — опять взорвался: но вы посмотрите, он печатает в своем журнальчике стихи четырнадцатилетнего мальчишки, и этот мальчишка уже все на свете знает, все прошел!..

Можно было сослаться в ответ на авторитетную судьбу Пушкина. Да что толку! Он ведь нарочно себя распалял. Ему требовалось оправдаться перед самим собой и подготовить меня к новой ситуации, в которую я никак не мог поверить.

После Кублановский мне рассказывал, что это Костырко приволок Залыгину стопку старых журналов "Соло" с заложенными страницами. Отбирали на четвертом этаже, конечно, сообща, но Сергей Павлович (как и некоторые другие) Костырко почему-то особенно доверял. Грубая лесть усыпляет.

Придя на работу 4 января, я застал Розу Всеволодовну с горящими щеками и уша­ми и в нервно-приподнятом настроении, как бывало при крупных затеях, в которых она играла не последнюю роль. Оказалось, Залыгин в редакции с раннего утра, и сей­час у него за двойной дверью гость. Решается ответственный вопрос: согласится ли этот гость возглавить отдел прозы.

— То есть как? — опешил я, все еще не веря. — У нас ведь есть заведующий!

Дверь отворилась, и оттуда в сопровождении довольного, улыбающегося Залыги­на вышел невысокий худой человек с узким голым черепом.

— Вы разве не знакомы? — произнесла Роза Всеволодовна срывающимся голо­сом. — Это же Руслан Киреев!

КИРЕЕВ

Мы действительно не были знакомы лично.

Более того, я никогда не читал романов Киреева, но знал о них по знаменитой статье Дедкова " ...Когда рассеялся лирический туман...".

"Герой Р. Киреева, — писал Дедков, — совершает в романе нравственные и правиль­ные поступки. В этом смысле он безупречен. В отличие от тургеневского героя он про­сто не явится на решающее свидание. Соблазны обуревают его, но он с ними благопо­лучно справляется. Добродетель торжествует?"

Дедков отвечает на этот вопрос цитатами из Киреева, герой которого Рябов лю­бит разговаривать с самим собой:

"Ничто всерьез не отвлекает героя от его собственной персоны и сластолюбивых ощу­щений. "Касаешься кофейника. Пальцы расплывчато отражаются в металле". "Яблочный сок смягчает вино. Пригубь еще — терпкости нет почти". Прекрасно. "Бесшумны твои замше­вые туфли на толстом каучуке". Замечательно. "Яйцо плюхается на сковородку, шипит и трепещет". Тоже неплохо... Ну, а если чуть поднять глаза? "Гибкое черное платье с зеленым вырезом скользит к двери". "Буклистое пальто-макси, шапка-дикобраз... Тебе нравится, ког­да женщина одета со вкусом..." "Под запахнутым, схваченным длинным поясом халатом — короткая кружевная рубашка, то обнажающая, то прикрывающая родинки на красивом бед­ре. Твой подарок. Тебе нравится, когда на женщине красивое белье".

Мне хочется написать твой портрет, — говорит Рябову его брат-художник. "Голубое, белое, слоновая кость ... Мне хочется передать твою силу. И твою — как назвать это свой­ство? — незаземленность, что ли. Люди в большинстве своем притянуты к земле, опутаны ею.... А ты —над. Не "на", а "над".

Это верно: Рябов обожает свои отражения. Он живет, будто смотрится в зеркала. Бело­голубой портрет ему бы понравился. К тому же "слоновая кость". Рябову нравится, когда в нем видят сильного, блестящего человека благородных кровей...

...Добродетель торжествует?

Лучше бы, думаешь, не торжествовала бы. Больше было бы логики в этом бело-голубом, под слоновую кость, молодом человеке, чье безудержное проговаривание жизни открыло в нем достаточно определенно и убедительно лишь одно: хлад расчетливой, самодовольной и самовлюбленной, конформистской души. Осмелимся сказать: души мелкой.

Какие там "сферы"! Глаз не поднять... Кружева, бретельки, джемперы, пальто притален­ные и пальто-макси, дубленки... Того и гляди, подойдет, пощупает рукав вашего пиджачка: дорога ли, по эпохе ли ткань? Было бы, как сказано, белье добротным... Нравится герою добротное белье... Наметанный, зоркий глаз. Талант.

...Впрочем, герой тут ни при чем, тут пристрастия автора, его вкус, его творчес­кий метод".

Небывалый случай для корректнейшего Игоря Дедкова, да и вообще в традицион­ной критике: чтобы героя напрямую отождествляли с автором, нисколько этого, по-видимому, не желающим. Но такова уж особенность киреевского текста, что заста­вил критика выйти за рамки.

Дедков жил тогда в Костроме и едва ли с Киреевым встречался. Только с его кни­гами. Тем поразительнее, как читатель скоро убедится, портретная, до мельчайших деталей, точность прорисовки стоящего за героем автора.

Конечно, судить о писателе по оценкам другого человека, даже если этот человек тонкий критик и ты вполне доверяешь его вкусу, — позиция уязвимая. Поэтому о писателе Кирееве — более ни слова.

Волей обстоятельств я столкнулся с другим Киреевым — редактором и челове­ком.

Так уж вышло, что Киреев сразу предстал передо мной в не самой красивой роли. Поэтому на протяжении всей истории наших контактов я старался ради простой справедливости относиться к нему чуть лучше, чем мне хотелось и чем он, возможно, заслуживал.

Ни тогда, ни после я не посмел поставить ему в упрек случай с Михайловым. Зато Киреев — "посмеет" меньше чем через месяц на какой-то презентации, куда мы с ним оба были приглашены от "Нового мира", подвести меня к Михайлову: "Надеюсь, вы знаете друг друга!" Зато Новикова (сама удержавшаяся в редакции чудом) — "посмеет" очень скоро в присутствии Киреева вдруг заявить мне: "Вы хотели видеть заведую­щим Михайлова, но Руслан Тимофеевич, по-моему, гораздо лучше!" — а ведь никто, как говорится, за язык ее не тянул...