На задворках "России"

— Она не справится, — почему-то решил Василевский.

Позвали третьего, Мишу Бутова, и уговорились, что Тереховым займется он. Вре­мени до выхода книжного издания было в обрез, следовало торопиться.

Через несколько дней узнаю, что Бутов к работе и не приступал. Объяснений ни­каких. Похоже, просто не нравится роман. А Марченко, начальница его, ходит наду­тая и при встречах отворачивается.

— В чем дело, Алла Максимовна?

— Как вы могли, за моей спиной!

— Да ведь вы же сами попросили и сказали, что не желаете его больше видеть?

Роман ушел в журнал "Знамя" (и правка Марченко там пригодилась!), а многообе­щающий Терехов в "Новом мире" больше не появился.

Позже я убедился, что Василевский в отношении Долотовой был прав: она дей­ствительно не справилась бы с той работой, как не справлялась и со многим другим.

— Я так устала от этой вещи, что могла что-то и пропустить. Посмотрите, пожа­луйста! — жалобно говорила она, вываливая мне на стол, бывало, груду черновиков.

Я брал рукопись домой и сидел ночами, выправляя грубые огрехи, вычеркивая повторы, расставляя абзацы и запятые, подклеивая авторские вставки... Можно было бы возмутиться, вернуть в отдел, но — жаль было неплохих вещей, которыми, уже ясно, никто, кроме меня, не займется. Так шла работа, например, с "Романом воспи­тания" Горлановой и Букура, с рукописями Михаила Кураева, Виктории Фроловой и других авторов Натальи Михайловны. Марченко, хоть и была заведующей, за подчи­ненных отвечать не желала, каждый из них работал сам по себе. Василевский (прочи­тывавший рукописи до меня) вообще был слаб в собственно редакторской, стилевой правке, где-то, возможно, и не хотел вмешиваться, нарочно "подставляя" меня под скандалы, но пропускал вещи чудовищные...

Мне наконец тоже надоело быть чернорабочим у отдела прозы и за все за это переживать. Поэтому я не слишком отстаивал Марченко как заведующую. Но искрен­не уговаривал ее остаться литсотрудником, хотя бы на полставки, на что она понача­лу соглашалась.

С приходом нового заведующего (Залыгин взял Малецкого с испытательным сро­ком) Долотова подолгу стала засиживаться за тихими разговорами в приемной у Розы Всеволодовны. При моем появлении всякий раз смущенно ретировалась.

Как-то Роза Всеволодовна спросила меня будто невзначай, но нервно:

— Малецкий что, еврей?

— Возможно.

— Конечно, еврей. Этого только наш Сергей Павлович может не заметить! Зачем нам было торопиться с новым сотрудником... Как хоть он пишет-то?

Я ответил, что рассказы Малецкого, которые я читал, мне понравились.

— А вот Андрюша говорит, что он слабый прозаик.

Мне Василевский говорил про Малецкого совсем другое. Но я уже приучился не доверять не только Василевскому, но и ей. Она скучала без интриг. Однажды, вернув­шись из отпуска и подивившись, как размеренно и безмятежно текла без нее редакци­онная жизнь, пожаловалась мне:

— Очень уж у вас спокойно. Даже жутко!

И через день-два, как ни странно, журнал действительно начало лихорадить.

Вспоминаю необъяснимо-злую реплику Розы Всеволодовны о Василевском (кото­рого она по-матерински опекала), брошенную за обедом Залыгину:

— Андрей сказал: "Ну и пошлая же эта ваша Токарева!"

Речь шла о принесенной Викторией Токаревой рукописи. Реплика сочинилась на ходу, скорей всего, без всякой цели. Просто для затравки, чтобы взбодрить Сергея Павловича.

— Почему — "ваша"? — только и нашелся спросить Залыгин. Ему было неловко, что при этом разговоре присутствую я. Но ответ означал, что она нашла верную точ­ку. Василевский действительно не жаловал Токареву, хотя никогда бы не посмел, да просто не додумался бы сказать "ваша".

В другой обстановке, с глазу на глаз, такое придумывалось и говорилось, пола­гаю, про всех, в том числе и про меня. Роза Всеволодовна искренне оберегала Залыгина, но прежде всего сама боялась оказаться ненужной и для того именно старалась со­брать всю информацию, чтобы затем распоряжаться ею по своей прихоти. Она на­училась конструировать удобную и выгодную реальность, пользуясь отголосками и тенями того, что на самом деле имело место. Она домысливала, слагала целое из ос­колков. Чья-то случайная шутка тотчас превращалась в ее голове в опасный план, кем-то сгоряча брошенное слово — в заговор. По натуре человек отзывчивый и добрый, она сама начинала верить своим фантазиям. В этих условиях не оставалось иного спасения, как сталкивать всех лбами, чем она в меру сил и занималась. Ее тонкий ум и богатое воображение были десятилетиями направлены на одно: оказаться началь­нику всех нужнее.

Залыгин был ее "лебединой песней". Ей удалось наконец добиться того, чтобы начальник не мог обходиться без нее во всех смыслах. Когда она почему-либо не вы­ходила на работу, он терялся, хандрил, часами скрывался в своем кабинете, был насуплен и молчалив. Ей первой показывал свеженаписанные произведения. С ней первой советовался по всем важнейшим делам. Во многих его распоряжениях, похва­лах и выговорах, даже литературных оценках, я слышал отзвуки ее голоса, вплоть до интонации...

В редакции об этом знали и открыто над этим подтрунивали. Долотова, готовя к 70-летию журнала юмористическую стенгазету, поместила туда двух птенчиков в од­ном гнездышке, которым приделала фотографические лица Розы Всеволодовны и Залыгина. Предварительно показала газету главному; он остался доволен...

— Трех редакторов пересидела! — как-то сказал я ему о Банновой с искренним восхищением. (До Залыгина она работала секретарем Наровчатова и Карпова, а на­чинала, кажется, еще при Косолапове.)

— Ну, меня-то еще не пересидела! — задорно откликнулся Сергей Павлович...

Когда суета вокруг отдела прозы была в разгаре, Залыгин вдруг слег в больницу — у него открылось желудочное кровотечение. Из больницы звонил Розе Всеволодов­не, изредка мне, но я старался его редакционными проблемами во время кратких разговоров не волновать.

А между тем Долотова заявилась и ко мне. Поделилась, что Малецкий крепко сдру­жился с Мишей Бутовым, что по церковной части он во всем заодно с Роднянской и, в общем, такой же еврейский мальчик, как и его приятель Юра Кублановский...

— Как, и он тоже?!.. — невольно вырвалось у меня.

— Я ничего не имею в виду плохого: у меня у самой муж еврей, сын, можно ска­зать, еврей... Но Кублановский постоянно у нас, прямо-таки не выходит из отдела.

Думаю, все это доводилось и до Залыгина.

На общую картину наложился еще один казус. Одной из первых вещей, которую Малецкий предложил и упорно отстаивал в журнале, была повесть Юрия Кувалдина. Кувалдин руководил издательством "Книжный сад", он был отчимом Миши Бутова и выпустил его первую книжку, не раз печатал в "Новом мире" свою прозу. Однако но­вая вещь не удалась. Первым ее отверг Василевский, пришел поделиться со мной:

— Ситуация просто комическая. Малецкий хочет напечатать повесть во что бы то ни стало, потому что в издательстве Кувалдина у него готовится к выходу книга. И там же должна появиться книга Костырко!

У меня голова пошла кругом от обилия "случайных" совпадений. На это Василев­ский и рассчитывал.

Я не думаю, что для Малецкого, крепкого писателя, которого охотно печатали лучшие журналы, эта книга была так важна, что ради нее стоило идти против совести; скорее уж, он так понимал в этой ситуации свой долг. Однако неуместная настойчи­вость переполнила чашу терпения и без того настроенного против него Залыгина.