На задворках "России"

Кублановский возник внезапно. Залыгин, зная мое неравнодушие к отделу публи­цистики и то, что именно из-за материалов этого отдела возникали у меня самые острые стычки с сотрудниками, даже не счел нужным со мной посоветоваться. Про­сто заглянул ко мне однажды и сказал:

— Николаев ушел, мы берем другого.

— Кого?

— Кублановского.

О Кублановском я мало что знал и никогда его не видел. Спросил:

— Но ведь он поэт?..

— Не только. Он и статьи пишет.

Новый редактор отдела публицистики оказался на редкость покладистым. Читая публицистические заметки Кублановского или, того паче, его гражданскую лирику, можно вообразить человека принципиального, твердого и непримиримого; в жизни все было несколько иначе. Статьи, которые поступали теперь из отдела, чаще всего были никакими. Меня они не возмущали, но и не радовали. Теперь уж возникал, быва­ло, Василевский: приносил ко мне прочитанные материалы (а он читал первым), на­стаивал, чтобы я отклонил их своей властью; если я с ним не соглашался — шел с тем же к Залыгину. Подкалывал к рукописям двусмысленные записочки: "Я подписал, но я бы это в литературном журнале ,,Новый мир” не печатал ..." Когда я с Василевским соглашался (бывало и такое), Кублановский спокойно забирал выбракованный мате­риал и заменял его другим.

Залыгина такая бесхребетность главного публициста очень скоро начала раздра­жать. Он сам привык все печатать с боем и той же боевитости ждал от сотрудников.

С меня же на первых порах было довольно и того, что испарились объемистые и будто под копирку писанные опусы не слишком грамотных "младоконсерваторов". Кублановский часто бывал в провинции, видел жизнь, это выгодно отличало его от "асфальтовых мальчиков" из тогдашней газеты "Сегодня". "Ведь за всеми политически­ми тусовками никто не думает о конкретном человеке во крови и плоти, об атмосфе­ре, способной реанимировать добросовестного гражданина, семьянина, работника, уважающего и себя и отечество... Идет почти тотальная пропаганда социальных и эстетических представлений, чуждых нам столь же, сколь и коммунистические (и тоже для нас губительных)" — писал он в статье, напечатанной в первом номере "Нового мира" за 1996 год. Призыв Кублановского "ощущать себя просто русскими в России" был мне близок. Иные акцентируемые им тезисы и оппозиции, впрочем, казались чересчур огрубленными.

И еще: с появлением нового заведующего в журнал косяком пошли Анатолий Грешневиков — депутат Госдумы (у которого Кублановский числился в помощниках), Марк Фейгин — депутат Госдумы, Александр Паникин — богатый предприниматель, а да­лее на очереди предводитель "Конгресса русских общин" Дмитрий Рогозин, близкий к власти профессор Зубов и другие, все писатели не ахти, но в новорусской иерархии люди не последние — по определению самого Кублановского, "истеблишмент". Вот за них-то он хлопотал более энергично.

В той же новомирской статье Кублановский жаловался: "...Когда после семи эмиг­рантских лет еще в конце 1989-го я первый раз приехал в Москву, на эмигрантов был большой спрос: телефон надрывался, интервью, тексты рвали из рук. Но стоило мне только заикнуться о необходимости выработки общественного идеала, имеющего традиционную родословную, как у "Огонька", "Московских новостей" и прочих "флагманов перестройки”, руки отсохли: никто не захотел это печатать... И язык инстин­ктивно начинал прилипать к гортани при первом упоминании о национальном само­сознании и традиционном патриотизме". Видимо, это и было главной причиной не­приятия его большинством новомирской публики: в либеральных кругах Кубланов- ского числили патриотом-державником, а оппозиционность ельцинскому режиму, конечно, не добавляла ему очков.

Роднянская то и дело поминала любезного ей Николаева, обидно ставя его Кублановскому в пример.

Но это с одной стороны. А с другой — как и прежде, навязывала отделу своих ав­торов, пыталась влиять на политику, интриговала. Позже Кублановский признавался:

— Меня с самого начала предупредили: в редакции есть красные. Имели в виду вас.

Такую репутацию испортить трудно, поэтому я продолжал следовать в работе с отделом здравому смыслу и ранее заведенному порядку. С чем был согласен — согла­шался, что можно было поправить — поправлял, но иногда приходилось заявлять твердое и аргументированное несогласие. Так случилось со статьей эмигранта В. Ошерова, к которой сам Кублановский написал восторженное предисловие. Цитирую мой письменный отзыв:

"Автор категорически против "либеральных ценностей", но двумя руками за "капитализм".

На сегодня известна лишь одна форма капитализма без либеральных ценностей — это фа­шизм.

Автор проповедует христианство: "Только Священное Писание, с его пониманием чело­веческой природы, назначения мужчины и женщины, назначения семьи и т. д., дает цельную и неопровержимую концепцию брака", — и тут же в качестве образца семейного воспита­ния приводит мусульманские страны, Японию и других "язычников".

После этого непонятно, какого бога Ошеров рекомендует упомянуть в российской кон­ституции ...

В статьях Ошерова (по сути, здесь две разных статьи) есть дельные рассуждения о воспи­тании и образовании. Надо либо вычленить их из пропагандистской шелухи, тщательно от­редактировав, либо отправить это в "Редакционную почту", оговорившись, что редакция не во всем разделяет точку зрения автора.

Да и как мы можем разделять, например, нападки Ошерова (эмигрант из России) на аме­риканские профсоюзы или призывы сворачивать в США все социальные государственные программы. Если же переносить эту стереотипную праворадикальную пропаганду на рос­сийскую действительность, картина окажется еще более странной: наши социальные расхо­ды и без того свернуты до опасных пределов".

После сокращений и правки статья Ошерова все-таки вышла в журнале и сразу заслужила, конечно, одобрительный отклик в "Сегодня".

Кублановский интересовался, что за компания кучкуется возле этой газеты, поче­му они так на меня взъелись.

— Думаю, это связано с их отсроченными видами на "Новый мир", — отвечал я. — Где-то там есть охотники на кресло главного.

— Да ну, неужели такая мелочь может иметь виды, — отмахивался Кублановский.

О Василевском, что даже он может, тогда и мысли ни у кого не было...

Что-то Кублановский попробовал в первые дни работы сказать на редколлегии о журнале, кого-то в чем-то упрекнуть — и даже Залыгин после морщился:

— Неудачно выступил. Зачем поднимать такие мелкие вопросы?

Ему явно хотелось сберечь авторитет Кублановского, он напоказ держал его близко к себе. Частенько подвозил на редакционной машине до дому, благо жили оба в Пере­делкине. И однажды, обсуждая со мной перспективы оголившегося отдела прозы, бросил вскользь:

— Со временем я возьму туда жену Кублановского, она редактор.

А в другой раз — еще откровеннее:

— Кублановского надо приблизить ко мне, я сделаю его заместителем. Два замес­тителя — это нормально.

По какому-то поводу я обмолвился об этом разговоре Василевскому.

— Неужели это дерьмо... — вырвалось у того. Прикусил язык, но вопрос был по­нятен: неужели Кублановскому светит место главного?

И сразу началась целенаправленная агитация против Кублановского. Иногда, зай­дя ко мне, Василевский извлекал из-за спины газету "Завтра":

— Кублановский у них напечатался.

И все. Без комментариев.

Или всучивал мне свои разносные отзывы на новомирские статьи Кублановского, упирая на те особенности, которые, по мнению Василевского, должны были и меня в этих текстах задевать:

"Это ведь не просто дневник "какого-то писателя"; этот писатель работает в журнале заведующим отделом публицистики, и все это знают. Поэтому многие политические оценки, определения, язык должны быть более взвешенными и точными".