На заре земли русской

– А коли и не получится? – спросил Димитрий уже у порога, обменявшись рукопожатием с Богданом.

– Не должно, – усмехнулся стольник Изяслава. – Ну, коли не хочешь оставаться – бывай, береги себя.

Ничего не ответил Димитрий, лишь кивнул в знак прощания и поклонился у дверей. Идея завоевать доверие князя Киевского казалась ему безумной и невыполнимой, но попробовать стоило, ведь это и единственною возможностью было.

Когда он наконец добрался до дома ювелира, метель поутихла, и выпавший за ночь снег искрился серебристыми звёздочками, стелился под ногами мягким пуховым одеялом. У самых дверей Димитрий едва не столкнулся с Васильком – тот тоже ещё не спал и отчего-то выглядел весьма раздражённым.

– Здравствуй, – негромко окликнул его Димитрий, заходя в горницу и нагибаясь под низкой притолокой. Яркие синие глаза сердито сверкнули на него из-под тёмных бровей, сведённых к тонкой переносице.

– Здравствуй, ежели хочешь, – с каким-то вызовом в голосе ответил Василько, отталкивая Димитрия и проходя в горницу вперёд него. Когда оба они оказались в сенях, Василько неожиданно остановился и, схватив Димитрия за воротник, наклонился к нему совсем близко и зло прошептал:

– Чем меньше ты будешь совать свой длинный нос, куда тебя не просят, тем дольше проживёшь!

– Так это был ты! – таким же быстрым, горячим шёпотом промолвил Димитрий с удивлением и вырвал рукав из длинных, по-женски изящных пальцев Василька. Конечно, ему показался знакомым голос, да только что лица среди вьюги он не разглядел. – Не нуждаюсь я в твоих советах! Бога не боишься, нет у тебя ни чести, ни совести!

– Да наплевать! Тебе-то какое дело с того? – насмешливо протянул молодой дружинник, облокачиваясь на деревянную стену и глядя на Димитрия с презрением. Хоть юноша и был ростом выше его, ему показалось, что Василько глядит на него свысока. Ничего не ответив, он развернулся и ушёл в отведённую ему горницу. На душе остался неприятный осадок, и оставшуюся ночь Димитрий не сомкнул глаз – не выходила из головы недавняя стычка с нахальным киевлянином, когда тот оскорбил его и мало того – приставил клинок к горлу. До утра юноша думал о разговоре с Богданом и пытался сообразить, как бы можно было совершить затеянное.

Утром, лишь рассвело, Димитрий ушёл, никому не сказавшись. Никто, кроме него самого и Богдана, не ведал про задуманный хитрый план, и оттого немного тяжело было на душе юноши, будто подлость какую он совершал, хотя и известно было ему, что ничего плохого для него в таком обмане нет. Всю дорогу до главного терема он придумывал, что скажет великому князю, как с ним разговаривать будет и как держать себя при нём. Если к Всеславу Димитрий привык, и обратиться к нему для него не составляло никакого труда, то Изяслава он заранее побаивался, помня, что может тот сделать с неугодными ему. У самых ворот княжеского двора юноша был задержан стражниками с тем объяснением, что одного его в покои князя Киевского не пустят.

За те несколько минут, пока шли они, Димитрий успел придумать множество разных вариантов неудачного исхода и, когда пред ним открывались тяжёлые дубовые двери, расписанные витиеватым золотисто-алым узором, его сердце от волнения билось так, как никогда ранее, разве что как в тот день, когда он впервые осмелился сказать о своей любви Светланке.

Иноземец

Князь Изяслав Ярославич, в лицо которого Димитрий никогда не видал ранее, сидел за широким столом напротив высокого окна и что-то выводил пером на пергаменте. Уголки лежащего перед ним листа постоянно заворачивались, и Изяслав, без того по натуре своей нетерпеливый, шёпотом ругался, одной рукою придерживая мешающий ему край. Окна были раскрыты нараспашку, в горнице гулял ветер, и Димитрий почувствовал, что едва не дрожит от холода. Слуги князя, согнувшись в низком поклоне, удалились к дверям, и юноша остался наедине с правителем стольного города, о котором не раз слышал нелестные высказывания.

Изяслав наконец соизволил обратить на него внимание. Отложил перо, медленно поднялся, оперевшись руками на гладкую, ровную поверхность стола. Димитрий поспешно поклонился в пояс, да так и застыл.

– А и молод ты, однако! – усмехнулся Изяслав, подходя ближе к тому. Юноша выпрямил спину, одёрнул рубаху и, преодолев внутренний страх, сковывающий всё его существо, поднял взор на князя.

– Не таким я тебя представлял, – продолжал тем временем Изяслав Ярославич, и Димитрий подумал, что и великий князь, в свою очередь, не таким представлялся ему. Невысокого роста, с какими-то тусклыми, блуждающими глазами, коротко остриженной тёмной бородой, растрёпанными, тронутыми серебром седины волосами. Димитрию было малость неловко ещё и оттого, что он был выше Изяслава – правда, ненамного, – и ему приходилось смотреть на того как будто бы сверху вниз. Что-то дёрнулось внутри у юноши, когда он взглянул в глаза старшему Ярославичу. Ничего не выражал взгляд того – ни любопытства, ни интереса, ни даже холодного равнодушия, и очень не по себе становилось с ним рядом.

– Однако, коли уж пришёл, знать, управляешься с металлами ладно, – сказал Изяслав, всё ещё не отходя от юноши, пристально рассматривая его. – Так ли я говорю? Мой слуга верный, Богдан, сказывал о тебе…

– Я лишь ученик золотых дел мастера, княже, – молвил Димитрий, изо всех сил стараясь, чтобы голос его не дрожал. – Оттого не смею сказать, что так уж хороша моя работа. В меру своих сил послужу тебе, а там как Бог велит.

– Складно говоришь! – рассмеялся князь, и вздрогнул Димитрий внутренне от смеха этого, холодного да натянутого будто. – Узнал я тебя, это и хорошо. А брать ли тебя к себе на двор, это я ещё поразмыслю. Три дни тебе сроку – сделай мне цветок из золота, чтоб как настоящий. У жены моей через седмицу именины, нехорошо без подарка-то, верно? Как звать-то тебя хоть?

– Димитрий, – ответил молодой человек уже гораздо спокойнее. Услышав о цветке, который от него ждал Изяслав, он подумал, что не будет ему это трудно, тем более что один такой у него уже есть почти готовый.

– Что ж, Димитрий, буду ждать тебя по сроку намеченному, – прохладная улыбка скользнула по тонким, бледным губам князя. – Что с тобою будет, если ослушаешься – сам понимаешь…

– Будет готово, княже, – вновь поклонился юноша. Дождавшись разрешения идти, он с каким-то облегчением покинул холодную, неуютную светлицу, и лишь оказавшись на улице и вдохнув свежего морозного воздуха, будто бы пришёл в себя. Первый шаг к исполнению задуманного им и Богданом был сделан.

Вернувшись, он с ещё большим усердием, чем прежде, принялся за работу. К своим инструментам золотых дел мастер его не подпускал, и приходилось довольствоваться тем, что есть. Цветок размером в пол-ладони потихоньку раскрывался, распускал лепестки, обнажая чистую, изящную прелесть витиеватого узора, на который только хватало умения у юноши. Низко склонившись над столом, на котором лежало изделие, Димитрий не заметил, как в полутёмную горницу вошёл Богдан и молча сел подле, дожидаясь, покуда хозяин горницы обратит на него внимание.

– Здравия тебе, – кивнул Димитрий, отвлёкшись от цветка и обменявшись рукопожатием с другом. – Случилось что? Обыкновенно ты сюда не ходишь.

– Не хожу, потому что сына хозяина не люблю, – тихо промолвил Богдан, приглаживая непослушные рыжие вихры. – Сам чёрт с ним дружбу водит, с Василием этим… Так я не про то. Говорил ли с князем?

– Говорил, – вздохнул Димитрий. Недоделанный цветок был навязчивым напоминанием об Изяславе, холодном, непонятном, хитром человеке. – Дал он согласие да работу, вот, видишь?

Аккуратно, будто хрусталь, взял Богдан в руки полураскрывшийся цветок. Медленно повернул его той и другой стороною, боясь повредить него, ненароком испортить, восторженно выдохнул:

– Сам?!

– А то кто же? – в ответ на похвалу Димитрий слегка покраснел и опустил голову, чтобы Богдан не видел его смущения. – Да я не закончил покамест.

– Чудесная вещица! – всё так же изумлённо прошептал стольник Изяслава, и глаза его были широко распахнуты. – У тебя золотые руки! Вот если бы тебе да в Царьград…