На заре земли русской
Шрифт:
– Весь город, почитай, говорит о тебе, – Гертруда говорила по-русски хорошо, но с заметным акцентом. – Люди недовольны тобою.
Изяслав усмехнулся. Знать, прошла уже про него с Полоцким молва, уже знают киевляне, вестимо, скоро проведают про то и дальше. Подумаешь, горожане недовольны! Да сколько раз им были недовольны! Подчинённые должны жить в страхе, обязаны бояться и уважать своего правителя, ибо подчинение без страха, мыслил Изяслав, не есть подчинение. Несколько секунд он и Гертруда испепеляли друг друга взглядом, пока женщина наконец не бросила сердито:
– Изверг ты! На что тебе сдался этот Полоцкий, отпусти ты его на все четыре стороны, аль ты, как нехристь какой, как чудовище какое? Надо тебе зазря кровь проливать!
Акцент в столь гневной речи жены позабавил Изяслава, и тот удержался, чтобы не зайтись смехом.
– Тебе не постигнуть твоим заморским умом русского престола! Мешал мне твой Полоцкий, проходу не давал. Пусть теперь поразмыслит, кто на Руси-матушке хозяин…
Казалось, Гертруда, ещё тем отличавшаяся от тихих русских девушек, что готова была спорить с князем и перечить ему, не страшась, могла вспыхнуть, как подпалённая лучина. Взмахнув длинной юбкою, она ничего не сказала в ответ и исчезла столь же внезапно, как и появилась. Василько, проводив её взглядом, недоумённо развёл руками.
– Брось ты толковать ей, княже, – проговорил он, желая показать, что сохраняет сторону Киевского, но тот махнул рукою с перстнем, указывая в сторону массивных резных дверей, разукрашенных всяческой росписью.
– Убирайся вон!
Дружинник послушно поклонился, статно выпрямился и, больше уж ничего не говоря, неспешным широким шагом вышел из княжеской горницы.
Однако Изяславу не стало легче, когда он остался в полном одиночестве. С улицы доносились разные звуки, намекающие на бурлившую за стенами терема жизнь, но в горницах всё будто вымерло. Изяслав должен был ответить на присланную византийскую грамоту – естественно, согласием. Помощь сильных и хитрых воинов-византийцев могла бы оказаться очень кстати, особенно сейчас, когда угроза стольному Киеву шла с двух сторон. Однако, обмакнув перо в тёмные чернила, князь Киевский подпёр ладонью щёку и задумался. В какой-то момент ему захотелось кликнуть обратно дружинника Василия, но он решил разобраться со своим делом самостоятельно. Перо так и тянулось к разложенному перед ним небольшому листку пергамента, запасы которого были приобретены за немыслимую стоимость. Наконец собравшись с мыслями, Изяслав стряхнул перо и аккуратно вывел первые несколько слов ответа…
…Над Полоцком нависло предчувствие беды. В скором времени после возвращения Радомира и исчезновения Димитрия, ближайшего к Всеславу человека, все уже знали о произошедшем. Поговаривали, что Изяслав не возьмёт город для себя, а отдаст его кому-то из братьев, не отдаст – так разграбит и подчистую предаст огню. Однако Радомир, коему было ведомо почти всё о происходящем в Киеве и Полоцке, не спешил ничего предпринимать. Он считал слишком безрассудным рискованным бросаться на помощь Всеславу, но город защищать также было необходимо, потому что без правителя Полоцк мог стать лёгкой добычей для всех желающих. Однако ему было известно также то, что император византийский Константин в скором времени прибудет из Царьграда в Киев со своими людьми, дабы подписать мир с Русью на долгие девятнадцать солнцеворотов. В планы старшего полоцкого дружинника входила ещё и размолвка Константина и Изяслава, которую можно было бы спровоцировать склонением Константина на иную сторону. Но Радомир не привёл бы сей план в действие, потому что ссора Византии с Русью грозила очередной большой войной, конец которой заведомо был неблагоприятен для русского народа. Радомир придумал кое-что другое – гораздо более хитрое и мирное, чем мысль поссорить Изяслава с Константином…
Все свободные от домашних дел вечера Злата проводила на берегу реки Двины – она приходила как раз на то место под тень раскидистой ольхи, где в недалёком прошлом состоялся у неё разговор с Всеславом о боге. Ей не верилось в неблагополучный исход, однако, хоть она и молилась за князя каждый вечер, она понимала сложившуюся ситуацию и в чудо не очень-то верила.
Очередной тихий, холодный зимний вечер спустился на Полоцк, сизым покрывалом окутал город, спрятал блиставшие на солнце купола Святой Софии под густыми облаками, шлейфом пронёсся над неспешной Двиной, по ночам скрывавшейся под тонкой ледяной коркой, а к утру оттаивавшей. Злата пришла за водой, но спешить ей было некуда, и она задержалась у реки, в которой отражались серебристые облака, отчего река казалась ещё более глубокой и холодной. Шелестели облетевшие кроны деревьев, последние лучи закатного солнца
малиновыми отблесками ложились на темнеющее небо. Ветер свежел и крепчал, и у реки было довольно холодно. Зябко кутаясь в тёплую шаль, Злата подошла к самой кромке мрачно-синей воды, коснулась рукой тихой волны, плеснувшей на прибрежный холмик, подула на замёрзшие пальцы.Злате тяжело далось расставание со старой, привычной верой, где каждое явление, каждое событие в природе объяснялось волей всемогущих богов. Иная вера, пришедшая из Византии в Киев, а из Киева уж разлетевшаяся по удельным городам, была совершенно чужой. Не все люди готовы были поверить, что миром правит один-единственный бог, что он сильнее Перуна и Даждьбога, что он слышит голоса душ человеческих и помогает людям. Князья, правившие в Полоцке до Всеслава, не заставляли жителей удела силой обращаться в другую веру, и сам Всеслав, хоть и принял крещение, не нарушал этой традиции. Семья Златы не обращалась в христианство, и девушка была крещена духовником Филиппом тайно. Крёстным отцом её стал боярин Радомир, отец Светланки, с которой Злата была близко знакома. На груди у неё, под расшитым алыми лентами платьем, таился маленький серебряный крест на шнурке, и об этом кресте не знал никто, кроме неё самой. Иногда, когда девушке становилось совсем тяжело на душе, она обращалась к небесам с горячей молитвою, но, хоть и приносили эти молитвы облегчение страдающей душе, они не исцеляли её полностью, да и не могли исцелить, – оттого и не могла понять Злата, искрення ли вера её или нет.
Тишину нарушили чьи-то медленные, тяжёлые шаги сзади. Оборотившись, Злата увидела, что к ней идёт какой-то человек. Уходить было поздно, и ей пришлось остаться. Идущий не был знаком Злате – темноволосый коренастый молодой человек, с немного высокомерным и спокойным выражением лица. Одет он был не по-славянски: на нём были высокие сапоги с длинными шпорами, дорожный плащ тёмно-зелёного цвета, серая рубаха, подхваченная таким же зелёным витым поясом. Облик его завершал меч, бьющийся о колено при каждом шаге, и кинжал, висящий на поясе с другой стороны. Подойдя ближе, незнакомец слегка склонил голову, прижав правую ладонь к левой стороне груди, да так и застыл, не говоря ни слова. Такое приветствие было странно девушке, ведь не княгиня она и не боярыня, чтоб ей такое почтение оказывать.
– Кто ты таков? – спросила она, присматриваясь к мужчине и не находя ничего знакомого в чертах его.
Видно, здешние обычаи вовсе не были известны этому незнакомцу. Услышав голос Златы, он склонился ещё ниже.
– Не гневись, красавица, что пошёл за тобою, – голос его звучал необычно молодо, казалось, с каким-то нагловатым тоном. – Имя моё Мстислав, сын я князя Изяслава, отец меня в сей город отправил наместником…
Дрогнуло сердце Златы от таких речей, боязно ей стало. Она никогда доселе не видела этого странного человека, как он представился, Мстислава, никогда не слышала о нём.
– Да разве и Изяслав Ярославич здесь? – удивлённо спросила девушка.
– Сам он в Киеве, что ему здесь делать! – усмехнулся Мстислав, словно заигрывая с нею. – А мне княжить в городе вашем поручил, ваш-то правитель, чай, неугоден ему был…
– Неправда это! – не сдержалась Злата, резко разворачиваясь и глядя прямо в глаза самоуверенному сыну князя Киевского. Не было страха в глазах её, лишь презрение и холод сквозили в пристальном взоре. При воспоминании о любимом своём Злата горько вздохнула, и не укрылся от киевлянина этот тихий вздох. Бросив все любезности, он коснулся грубой рукой плеча девушки.
– Что с тобой?
Десница его была немедленно скинута. Сердито сверкнули очи Златы, будто молния пронеслась в них и скрылась. Отойдя на пару шагов, она подняла вёдра и, ничего более не желая говорить, направилась домой, но Мстислав не отставал.
– Подсобить тебе? Давай сюда, давай!
Злата, не отвечая ничего, ускорила шаг. Непрошеные помощь и внимание докучливого киевлянина только расстроили её. Через несколько минут молчания он, очевидно, понял, что не добьётся ни слова, ни взгляда, и свернул на другую улицу. Непонятный осадок остался у него после разговора с холодной, неприступной девушкой – то ли потому, что она не приняла его, то ли по какой-то иной причине. Побродив ещё немного по улицам почти незнакомого города, Мстислав потратил час на поиски того дома, где ввечеру оставил коня. И не было предела его удивлению, когда в дверях он столкнулся с той самою девушкой, которую накануне встречал у реки.