На заре земли русской

В Киеве служба начиналась на час позднее. От кого-то Димитрий слышал, что, мол, когда в Киеве колокола звенят – в самом Полоцке слышно. Интересное предположение, только вряд ли правда – уж больно далеко… Ещё не привыкший к местным запутанным улочкам и к большому количеству людей, юноша во все глаза разглядывал позолоченные, сверкающие на солнце купола собора Святой Софии Киевской. Несмотря на величие её, резьбу стен и наличников на высоких окнах, белоснежный оттенок кирпича, из которого она была выстроена, полоцкая София нравилась ему более – верно, оттого, что на родине его стояла.

У самых дверей Димитрий, засмотревшись на убранство и кресты собора, случайно столкнулся с одним прихожанином. Вернувшись с небес на землю и взглянув в его лицо, юноша увидел примерно своего сверстника. Молодой, богато одетый киевлянин с необычно яркими рыжими волосами, в которых будто бы запутался лучик солнца, снисходительно смотрел на Димитрия.

– Извини меня, – пробормотал Димитрий, отходя на несколько шагов. Незнакомец улыбнулся по-доброму. Казалось, улыбкой светятся не только его тонкие, бледные губы, но и всё лицо – молодое, загорелое. Глаза, в которых будто бы отражались солнечные блики, были чуть прищурены, и вокруг них собрались почти незаметные лучики морщинок. Молодой человек располагал к себе, и Димитрий, сам того не заметив, улыбнулся в ответ.

– Ты не здешний, так ведь? – спросил киевлянин, в свою очередь, подходя ближе к нему.

– С чего ты решил? – юноша недоумённо приподнял одну бровь.

– Был бы здешний, знал бы дорогу к храму и не плутал. Я от самого княжеского двора за тобою шёл. Богдан меня зовут, я стольник Изяслава.

Димитрий назвал своё имя и крепко пожал руку своему новому знакомому. Следующую фразу Богдана перекрыл неожиданный глухой удар колокола. Едва не подпрыгнув от неожиданности, молодой человек подумал, что такие колокола слышно если не в Полоцке, то в соседних с Киевом уделах – точно. Служба начиналась, и к вратам собора текла настоящая людская река. Схватив Димитрия за руку, Богдан открыл затвор на боковой двери и, втолкнув юношу внутрь, вошёл сам.

– Разве ж можно тут ходить? – шёпотом спросил Димитрий, покосившись на дверь, через которую они вошли.

– По правде говоря – нет, – усмехнулся Богдан. – Но люди не ждут, их очень много.

Живописное внутреннее убранство собора поразило юношу красотой и блеском. Что ни говори, а Киев – всё же столица, всё же самый богатый из всех городов русских. Никакой храм по великолепию своему не мог сравниться с Софией Киевской – и Новгородская, и Полоцкая, конечно, уступали ей.

Внизу, начиная от резных тяжёлых дверей и до самого алтаря собралась толпа верующих киевлян. Откуда-то с колокольни слышался медленно затихающий перезвон, рассыпающийся звонкой мелодией и невидимой, невесомой паутинкой опутывающий церковь. Богдан шёл быстро, миновав многолюдное место, он остановился у отдалённой колонны, пространство вокруг которой было практически не освещено – лишь тусклый, приглушённый свет мягким пятном ложился на пол. Дождавшись, пока Димитрий окажется рядом, Богдан спросил шёпотом:

– Давно ты здесь?

– Да вот уж седмицы две, – так же тихо ответил юноша, пытаясь разглядеть сквозь толпу священника, уже вышедшего на подмостки и начавшего службу. То был высокий, крепкий старик лет пятидесяти, с длинной окладистой бородой, почти прикрывающей резной золотой крест, висящий у того на груди, и печально-строгим лицом, изборождённым морщинами. Одет он был в богатую тёмную рясу, чуть-чуть не касающуюся пола. На отца Филиппа, видеть и слышать которого Димитрий привык чуть ли не каждое утро, этот священник был не похож.

– Так ты уж должен знать про князя полоцкого Всеслава и о приключившемся с ним, – голос Богдана стал настолько тих, что юноша вынужден был подойти к тому очень близко, почти вплотную, чтобы разобрать сказанное.

– Знаю, – вздохнул Димитрий, на секунду опустив взгляд и снова подняв глаза на Богдана. – Я… Он… Близки мы с ним очень. Коли уж по чести, то затем и приехал в Киев-град, чтоб помочь ему. Да только не ведаю, как…

– Тише! – Богдан схватил Димитрия за плечо, быстро оглядываясь и отводя его ещё дальше от колонны. Теперь оба они стояли в почти совершенной темноте, лишь густой аромат тающего воска напоминал о горевших лампадах и свечах.

– Молчи! – повторил Богдан уже спокойнее, но всё же волнение сквозило в тоне его. – Молчи, или мы пропали. Великий князь запрещает говорить о нём, слышать ничего не хочет, уж очень не любит он его. Ты своими речами не только на себя можешь беду навлечь, но и на других, кто с тобою был.

Димитрий притих и до конца службы уж более ни слова не произнёс. Знать, крут нравом Изяслав Ярославич да скрытен очень, раз даже говорить об этом происшествии не позволяет.

После той заутрени Димитрий и Богдан встречались ещё не раз, и всякую встречу, пусть и короткую, говорили они об одном и том же. Не мог Богдан верой и правдой служить Изяславу, не лежало сердце его к князю Киевскому, боялся он, что с таким правителем Киев вскоре станет лёгкой добычей для кочевников или недовольных соседей. Самому же Изяславу, казалось, будто и равно, что про него говорят. Среди дружинников и приближённых его бродило бесчисленное количество слухов и сплетен, говорили и о том, что князь слову своему не верен, что не хочет он Русь от врагов защищать, что Польша, родина жены его, ему ближе. И несмотря на всякие запреты, всё чаще в городе и за его пределами ходили разговоры о том, что хорошо бы самим защищаться, не ждать, пока соблаговолит Киевский о деле своём вспомнить. И Богдан, однажды возвращаясь от него к себе, зашёл в дом золотых дел мастера, чтобы поговорить с Димитрием.

– Неспокойно на границах, люди говорят, – такими словами стольник Киевского поздоровался с ним. – Князь же наш о вооружении и не помышляет.

– А может, то всего лишь слухи? – Димитрий задумчиво сгибал и разгибал по уголкам почти готовое изделие, и под быстрыми, лёгкими движениями пальцев его золотой кружок незаметно приобретал форму какого-то причудливого цветка.

– Да нет, сомнения меня берут, – покачал головою Богдан. – Что, если город захватит кто? Андрей, брат мой, намедни говорил, что князь Полоцкий мог бы встать во главе защитников, да только не на свободе он…

Услышав о Всеславе, Димитрий отложил своё изделие и встал. Глаза его, светлые, голубые, встретились со всегда улыбающимися глазами Богдана. И вроде бы смотрел он на стольника князя Киевского, да только иные мысли его занимали, и взгляд получился как бы сквозь того.

– Поговорить я с ним должен, вот что, – гораздо тише промолвил Димитрий, переводя взгляд куда-то в серую даль и хмуря брови. – Если б я мог с ним свидеться! Да и не только поэтому, – чуть заметная смущённая улыбка тронула тонкие, приоткрытые губы юноши, – он мне как отец родной, я ведь с ним с малолетства самого!..

– Я тебя понимаю, – Богдан улыбнулся в ответ. – Придумаю что-нибудь. Может быть, и удастся вам увидеться.

– А ты почему за него стоишь? – насторожился вдруг Димитрий. Он верил Богдану, но всё-таки слепое доверие могло навредить, и он сам это понимал. – Ты ведь Изяславу крест целовал?

– Ну… – Богдан нахмурился, уставился в окно, скрестил руки на груди. – Понимаешь… Киев хочет власти Всеслава. Люди не верят, что по его вине крамола на земле русской развелась. Да и мне не верится, что Всеслав – такой, каким его князь Киевский выставляет. Чуть ли не зверем каким…

– В нашем уделе он чародеем прослыл, – вспомнил Димитрий.

– Да нет, – буркнул Богдан. – Не похож. Когда б он и впрямь чародей был, ты думаешь, Изяслав бы жил спокойно?

Юноша только пожал плечами в ответ.

Василько

Шли дни, сменяли друг друга, уж и первые ночные заморозки серебряным инеем сковали землю и обнажившиеся ветви деревьев. Работа ювелира была не трудная, но требовала много терпения и усидчивости, и Димитрий научился молчать. Молчать часами, посвятив всё внимание какой-нибудь затейливой золотой или серебряной безделушке – украшению ли девичьему, оберегу ли, раме для домашней иконы чьей-то. Пальцы, ранее совершенно непослушные, деревянные будто, привыкли к мелким деталям, руки ловко управлялись с вырезанием по расплавленному драгоценному металлу, и вскоре уже не стыдно было юноше за работу свою. Минул ему восемнадцатый солнцеворот, но, поставив в церкви свечу за покров, он и вовсе забыл об этом дне. Всё реже вспоминалась ему Светланка, её милые черты, ласковая улыбка, всё меньше рвался он на родину, в далёкий Полоцк. Верно, кабы не встречи с Богданом, случавшиеся изредка в церкви али за стенами города, он бы и не вспоминал более ни о чём. Эти необычные перемены в юноше замечал и Василько, всё больше дней и ночей проводивший на дворе княжеском и домой почти не приходивший. С Димитрием Василько почти не заговаривал, кроме как по какому-либо важному делу, и, казалось бы, забылась междоусобная война князей Киевского и Полоцкого…