На заре земли русской

Богдану в жизни не то чтобы повезло больше – сам он так не считал, – но положение его в Киеве было более высоким. Сын старшего дружинника Владимира, он в четырнадцать лет стал стольником князя Изяслава Киевского, его первым помощником. Однако сам Изяслав не особенно-то жаловал своего ближайшего слугу, порой даже за человека его не считал, распоряжаясь им, как заблагорассудится. И поэтому Богдан – стремительный, свободолюбивый, весь состоящий из огня жизни и вечного движения – не любил своё положение, завидуя Андрею, простому дружиннику.

– Да будь моя воля, я бы и вовсе отказался ему крест целовать, – всё ещё сердито промолвил Богдан.

– Чего ж так?

– Не могу я ему служить, видит Бог, не могу! – юноша вскинул голову, рыжая чёлка упала на глаза. – Он трус и подлец, когда б не отцова воля, уехал бы я из Киева...

– Куда на сей раз? – полюбопытствовал старший брат, вставая и гася тлеющую в уголке лучину: и без того было светло.

– В Полоцк, – буркнул Богдан уже менее сердито, но всё ещё с нотками раздражения. – И чего я там не видел…

– А вот это ты зря! – заметил Андрей, садясь рядом с братом и хлопая того по плечу. Богдан недоумевающе посмотрел на него, ожидая продолжения сказанного.

– Я там, впрочем, не был, – продолжал Андрей, – но понаслышке знаю, что неплох удел сей. Народ мирный, почти весь православный. Места красивые, река там. Посмотришь заодно.

Богдан вскочил и начал мерить шагами просторную горницу. В тишине звук его шагов гулко отдавался эхом под сводами потолка.

– Люди, природа… Я даже не знаю, кто там княжит! А мне ему отдать велено послание от Изяслава.

Андрей почесал в затылке, повертел в пальцах тоненькую лучинку.

– О Всеславе Полоцком слыхал?

Богдан молча покачал головой. Да, ему когда-то слышалось это имя, но он понятия не имел, о ком тогда шла речь. Андрей тем временем прищурился, отведя руку с лучинкой чуть подальше, примерился, щёлкнул по лучинке тремя скрещенными пальцами – и переломился тонкий выструганный стволик, поник.

– Чародей, сказывают, – молвил Андрей, окончательно доламывая щепку. – Кто-то говорит – оборотень.

– Сказки, – фыркнул Богдан.

– Сказки, не сказки, а правитель он, говорят, хороший, – возразил Андрей. Во время разговоров он привык занимать чем-нибудь руки и теперь, разделавшись с лучиной, переплёл пальцы замком, по своему обыкновению. – Только он с Изяславом-то не особенно в дружбе, осторожен будь: ведь ты от него, как-никак.

Однако в самом Полоцке Богдан позабыл о всех своих страхах и волнениях: городок был поистине красивым и уютным, хоть и маленьким, в столь ранний час, когда Богдан миновал городскую черту, людей на улицах почти не было. Юноше показалось, что в этом уделе даже воздух немного иной, и дышится по-другому. Отыскать княжеский терем не составило труда: из всех зданий он выделялся яркими наличниками, красотой постройки и высокими окнами. Серый предрассветный туман стелился по дороге, солнце ещё не взошло, и в одном из окон Богдан заметил дрожащее пятно света. Конечно, было ещё совсем рано, но кто-то уже не спал.

Войдя, Богдан был удивлён. Несмотря на внешнюю красоту, внутри было всё совершенно обычно, разве что чуть больше узоров и украшений на дереве. Стражи не было, и Богдан шёл спокойно, не оглядываясь. Перед высокими массивными дверями в замешательстве остановился, покрутил в руках свёрнутую грамоту, подёргал полу дорожного плаща. На всякий случай перекрестился. Поднял правую руку. Тихонько постучал.

– Не заперто! – послышался приглушённый голос. Дрогнувшей рукой молодой человек отворил дверь и, озираясь, вошёл.

Горница была небольшая, светлая и вполне уютная. По углам в подсвечниках – свечи, напротив двух широких окон – большой стол из тёмного дерева. Мебели немного, только самое необходимое. И тем не менее, пустой горница не казалась.

При появлении Богдана Всеслав поднялся, слегка наклонил голову и по христианскому обычаю протянул гостю правую руку. Отвечая на рукопожатие, киевлянин почувствовал теплоту его ладони.

– Что за дело такое спешное, что ты из самого Киева мчался? – спросил Всеслав, мельком оглядывая нежданного гостя. Одежда Богдана и впрямь выглядела не очень хорошо: запылившаяся с дороги и кое-где порванная, она не представляла из себя подобия богатого одеяния. Тёмно-бордовый плащ внизу совсем истрепался и стал похож на бахрому. Богдан поклонился, коснувшись рукою деревянного пола, и, вновь выпрямившись, подал Всеславу письмо.

– Великим князем Киевским Изяславом велено отдать тебе сию грамоту.

– О чём?

Богдан молча пожал плечами. Послание он не читал, считая подглядывание делом бесчестным. А честь юноше была всего дороже.

По мере прочтения грамоты князь Полоцкий изменился в лице, задумчиво закусил губу, и меж тёмных его бровей легла суровая складка. Стольник Изяслава внутренне напрягся: что-то, видать, нехорошее передал великий князь своему удельному наместнику. Однако Всеслав скоро совладал с собой, снова стал так же спокоен.

– Что ж, спасибо… Богдан, – тихо промолвил он. Имя молодого человека произнёс так, будто забыл его, а теперь случайно вспомнил. Тому пришли на ум слова Андрея – вероятно, и впрямь Всеславу доступна какая-то высшая сила, не земная, не христианская, обычному человеку неведомая.

– Откуда знаешь прозванье моё?

– Как же тебя не знать, – усмехнулся Полоцкий, медленно сворачивая письмо и вновь поднимая глаза на гостя. – Али запамятовал, как под Новгородом отряд за собой поднял?

Богдан нахмурился, провёл влажной от волнения рукой по лицу, пытаясь вспомнить. И то правда, было такое дело… Прошлой весною, первым месяцем, когда снег ещё не сошёл и забивался пешим в сапоги, а лошадям мешал переставлять ноги, Всеслав со своей дружиной приходил под Новгород и требовал сдачи города. Мирным путём Изяслав вопрос решать не захотел, потому что терять город было ему не на руку, и вывел он против кривичей свою дружину. Численностью воины, стоявшие за Новгород, сильно превосходили дружинников северного удела, и через какое-то время войско Всеслава обратилось в бегство. Битва была недолгой, но немало крови пролилось в тот день. На какую-то минуту стольник Изяслава воскресил в памяти те события. Первое сражение, в котором он был. Холод, пронизывающий ветер, с неба не пойми что – то ли дождь, то ли мокрый снег. Руки, сжимающие тяжёлый меч, замёрзли и почти не слушаются, и Богдан, прижавшись спиной к стволу дерева, переводит дыхание и растирает ладони грязным снегом, больше пачкая их, чем согревая. Подле него в сырую землю воткнут острым концом щит, из-за ствола отлично видно происходящее. Ещё минута, проносится в голове у юноши, ещё минута, и вернусь к своим. Страх сковывает душу, заставляет опускать руки. Богдан не боится смерти, он даже сам не может толком сказать, отчего ему так страшно на поле боя, и ведь трусом не слыл он. Собравшись с силами и выбежав из укрытия, он сталкивается с воином, отступающим в просеку. То Ярослав, один из старших дружинников, сильный, славный в бою человек. Он оттаскивает с поля боя кого-то и, заметив Богдана, просит подсобить. Стольник князя Киевского видит – нет доспехов на молодом воине, рубаха, насквозь пропитанная кровью, затвердела на холоде. Узнаёт его… Опустившись рядом на колени, помогает Ярославу уложить Андрея поудобнее. Вместе с тихим стоном с губ старшего брата срывается имя младшего. Богдан приникает к самому лицу того, слушая.

– Иди… Туда иди… Наши там… А коли вернёшься… Олюшку… Не оставь…

Андрей кашляет, задыхаясь, чуть приподнимает голову, на серую ткань рубахи стекает тоненькая струйка крови. Богдан рвёт белый подол косоворотки, забыв о вежливости, приказывает Ярославу поднять пострадавшего, неумело перевязывает рану его. Андрей без сознания, и младший брат осознаёт, что отряд его остался без командира. Оставив раненого, в считанные секунды оказывается он на открытой местности, не помня себя, что-то кричит, кому-то машет, бежит вперёд. Спотыкается, падает, встаёт, чувствует сквозь ткань одежды холод мокрого снега. И видит, что за ним вслед бегут, едва удерживая тяжёлое оружие в руках, кто-то что-то шепчет, беззвучно шевеля губами: то ли ругается, то ли молится, непонятно… Молиться-то особливо некогда было. Помня об Андрее и об оставшейся в Киеве несовершеннолетней ещё сестре Ольге – Олюшке, как её ласково называли братья меж собой, – Богдан бережётся от ударов и слышит будто со стороны, как звенит его меч, ударяясь о чужое оружие или щит. Ничего вокруг себя не видит, перед глазами у него – брат старший, бледный до синевы, обессиленный, кашляющий кровью. Только в какой-то момент он соображает, что противник его – человек не простой. И оружие у него не то, и доспехи не те, и мечом он владеет прекрасно...