На заре земли русской

Поняв, что именно гостю его вспомнилось, Всеслав молчал, не спрашивал ничего. Богдан мыслями снова оказался там, в том страшном дне. То был, наверно, почти единственный раз, когда он не завидовал старшему брату. Сейчас Андрей пребывал во здравии, но память о событиях, не столь давних, осталась у братьев надолго. Когда Богдан тряхнул головой, отгоняя плохие воспоминания, в горнице будто вспыхнула искра от взметнувшейся копны его рыжих волос. В упавших на лоб его прядях запутался первый солнечный лучик, за окнами начинало светлеть.

– Гостем не останешься? – спросил Всеслав, будто позабыв о письме из Киева. Богдан был немного удивлён тому, что полоцкий князь отнёсся к нему вполне хорошо, несмотря на то, что юноша был близок Изяславу. Однако от приглашения вежливо отказался, сославшись на то, что ему было велено воротиться тотчас: в этих словах была и доля правды. Задерживаться в Полоцке надолго Богдан и сам не планировал и, убедившись, что от него более ничего не требуется, засобирался в обратный путь.

Выходя из ворот с княжеского двора, Богдан снова подумал о том, что князя Полоцкого в народе кое-кто называет чародеем или оборотнем, и решил, что вряд ли это правда, даже если кто-то и думает. Ведь не может такой сдержанный, не скрытный человек, с которым вполне легко, быть колдуном. Колдуны, они… Они другие. В их глазах горит какой-то нехороший огонь, а душа у них чёрная, холодная, как у самого дьявола. Богдан не боялся их, но после опыта общения с волхвами недолюбливал людей, связанных со столь не божеским занятием.

Ночь на Немиге

Проводив Богдана до дверей и пожелав ему доброго пути, Всеслав хотел было вернуться в свою горницу и отдохнуть хотя бы час-другой, но его внимание привлёк какой-то шорох на лестнице, похожий на шаги. Всеслав остановился, присмотрелся и увидел Злату с маленькой свечой в руках. Девушка шла уже знакомым путём, очевидно, была здесь не впервые. Полоцкий невольно залюбовался ею: на милом лице, освещённой отблеском пламени, застыло серьёзное, внимательное выражение, тёмно-русые волосы не были заплетены обыкновенно в косу, а густой волной спадали на плечи. Рукава льняной рубашки были закатаны, обнажив тонкие, хрупкие запястья.

Миновав длинный тёмный коридор и легко взбежав по лестнице, Злата замедлила шаг и постаралась отдышаться. С самого детства она боялась темноты, даже и сама не помнила толком – почему, наверно, после того, как, совсем ещё маленькая, она непонятным для самой себя образом умудрилась упасть в колодец. Воды в нём почти не было, но страх маленького сырого и сумрачного пространства, в котором ей пришлось провести несколько часов, пока её не хватились, остался с ней надолго – может быть, навсегда. Куда бы она ни шла, особенно когда дело клонилось к вечеру, у неё всегда с собой была свеча. Вот и сейчас, прикрывая её уголком платка так, чтобы никто из посторонних не видел её тени, девушка в очередной раз зашла к своему названому брату – повидаться, поговорить. В столь ранний час в тереме почти никого не встречалось – все либо ещё спали, либо не выходили, и Злата шла, не таясь. Золотистое пламя дрожало в ладони, словно неизвестный цветок, не до конца раскрывшийся. Залюбовавшись на свечу, девушка забыла обо всём и, услышав знакомый голос из темноты, вздрогнула, остановилась.

– Ты свечи так-то не носи.

Обернувшись, Злата прикрыла свечу другой ладонью, чтобы приглушить её пламя, и, обжёгшись о яркий голубовато-оранжевый лепесток, вскрикнула и отдёрнула руку. Князь появился пред нею будто из ниоткуда – она не слышала, как он подошёл.

– Зайди.

Перед Златой приотворилась тяжёлая дверь, в глаза брызнул свет нескольких лучин, зажжённых по углам горницы. Однако день ещё не совсем вступил в свои права, мгла за окнами ещё не рассеялась вовсе, и этот контраст тьмы и света, разливавшегося по горнице, создавал атмосферу уюта и спокойствия. Злата, прямая, как струна, села на предложенный ей стул с высокой резной спинкой и накрыла одной рукой другую, чтобы ожога не было видно. Но обожжённая рука покраснела и немного распухла, и девушка постыдилась такой своей неловкости.

В голове вертелась только одна мысль – зачем? Зачем он позвал её сейчас? Что-то важное?

Всеслав присел перед ней, оказавшись с ней примерно одного роста. Осторожно взял её руку в свои, почувствовал напряжение, буквально исходящее от неё. Его шершавые, грубоватые ладони не причинили боли, и Злате было непонятно, чуждо это ощущение неожиданной теплоты.

– Руку тебе перевязать надо, – пояснил Всеслав, отвечая на не заданный ещё вопрос. – Сама ты это не сделаешь.

На ладони Злате полилась холодная, почти ледяная вода из деревянного ковша, но девушку не холод заставил внутренне сжаться, а осторожные, почти ласковые, прикосновения. Она никому ранее не позволяла брать себя за руку, не то что большего, а сейчас, словно и позабыв об этом, доверилась чужому человеку. Горячая, жгучая боль поутихла, осталось только неприятное, как будто тянущее ощущение в кисти. Злата уж много раз обещала себе забыть привычку в тёмное время суток всюду носить с собой свечи – вот сколько от них бед, – да только привычка оставалась с ней, как и давний страх, избавиться от которого она никак не могла.

На какое-то мгновение Злата взглянула в глаза Всеслава – серые, задумчивые, совершенно спокойные, но и этого мгновения хватило, чтобы сердце пропустило один удар. Посмотрев в глаза девушки секунду-другую, он молча и сосредоточенно продолжил перевязывать ей руку, и только когда он закончил, их взгляды снова встретились.

– Спасибо, – едва слышно прошептала Злата, смущаясь и понимая, что краснеет.

– Не тебе благодарить, – князь чуть заметно улыбнулся. – Я с какой-то поры совсем иной стал. Только об одном и думаю…

Об одном… Огромного усилия воли Злате стоило удержать себя от напрашивавшегося вопроса – «О чём же?». Любопытство она и сама считала пороком, потому смолчала, хоть и с трудом. Лишь слегка улыбнулась в ответ и, ещё раз шёпотом поблагодарив, неслышно выскользнула из горницы. Вскоре её лёгкие торопливые шаги растворились в вечерней тишине. Заперев дверь, Всеслав проспал до утра, а когда проснулся, час был для него непривычно поздний. Солнце уже взошло, горница была залита ровным мягким светом, деревянный пол слегка нагрелся. Всеслав с неудовольствием подумал, что, наверно, будет ему уже поездку в Киев откладывать.

День выдался прохладный и серый. Пронизывающий ветер гонял тяжёлые тучи по небу, казалось, вот-вот польётся дождь, но тот всё не начинался и не начинался. Возле конюшни крутился Димитрий, судя по всему, в весьма расстроенных чувствах; на удивлённый вопрос Всеслава нервно усмехнулся, не ответил ничего толкового и с досады разломал странную конструкцию из брёвен неловким ударом меча.

– Да что с тобою? – изумился Полоцкий, отбирая у своего стольника оружие. Тот молча нагнулся и начал скатывать брёвна обратно. Отложив меч, Всеслав помог ему, и несколько минут они работали в молчании, пока наконец Димитрий, выпрямившись и облокотившись спиной на стену конюшни, не спросил:

– Любишь ли ты кого-нибудь, княже? Прости меня за вопрос сей, но…

Всеслав задумался. Занятый делами городскими и политическими, он не задумывался о таких простых и, казалось бы, не особенно важных вещах. Он знал, что не одна девушка заглядывалась на него, но не до этого ему было. Однако он думал и о том, что однажды полоцкий престол придётся кому-то отдавать, но наследников и младших братьев у него не было.

– Не могу сказать, – смутился Всеслав. Невинный, казалось бы вопрос, поставил его в тупик. – Почему ты спрашиваешь?

– Так, – вздохнул юноша. – Просто.

Очевидно, это было не «просто», Димитрия что-то интересовало, но что именно – князь не мог понять. Он и сам не любил недосказанность, старался всегда довести разговор до конца, даже если финал этого самого разговора был бы плох.

– И всё же?

– Знаешь, мне кажется, есть человек, который полюбил тебя, – тихонько промолвил Димитрий, оглянувшись и посмотрев, не слышит ли их кто ещё. – И я знаю этого человека.

– Ты можешь говорить прямо? – наконец не выдержал Всеслав, поднимая с земли брошенный меч и отдавая его юноше. Тот улыбнулся, чуть покраснел.