Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

Мотивом эмиграции для Коли в первую очередь являлась безработица и упадок его родного «Беларусьфильма», чья нынешняя приспособленческая продукция на злобу дня, была пустопорожней дешевкой, никоим образом с киноискусством не сочетавшейся. Более того, эту скороспелую ахинею отвергал и рынок, забитый голливудской второсортицей в завлекательных рекламных упаковках.

Ни о какой стезе режиссера в Израиле, Коля, будучи реалистом, не мечтал, предполагая для себя обычную рабочую профессию, способную прокормить семью, и нисколько подобным изменением своего социального эго не удручаясь. В конце концов, мы были жертвами катаклизма, покуда уцелевшими в его продолжающихся содроганиях, и главной нашей задачей являлось выживание с надеждой возращения в то основное дело, что доверил нам Господь. А перерыв в этом деле означал лишь полезное накопление информации, опыта и всяческих переживаний, то есть, будущую почву для творчества.

Прожив десять лет за границей, поменяв кучу профессий, пережив клиническую смерть на операционном столе, Коля опять вернется в Минск. И станет главным редактором «Беларусьфильма».

Но это будет потом. А пока мы сидели в осиротелой квартире, за окнами стыла осенняя ночь, висели над столом вымученные фразы о неизвестности будущего, а настоящее, его предтеча, было столь же неопределенным и проживаемым механически, как на преодолении горы, за чьей вершиной, как надеялось, будет пологий спуск в долину некоей обязательной благодати.

Утром, созвонившись с местным гаишником, приехали к нему на службу, сразу же увидев обреченно запыленный, с подспущенными шинами «Олдс», стоящий на пятачке возле застекленного куба въездного поста.

— Машину вам не оживить, — сразу же заявил нам дорожный блюститель порядка. — Даже не тратьте время. Я попросил специалиста посмотреть в чем дело, и диагноз таков: заклинило движок. Вы крупно влипли, ребята. И выход у вас один: тащите телегу в Москву на эвакуаторе и там с ней разбирайтесь. С эвакуатором я договорился, цену мне обозначили божескую, так что — вперед! Вот телефон водилы. — он передал нам ключи, бумажку с накарябанными на ней адресом и цифрами телефона, затем фехтовальным жестом выбросил в сторону трассы свою полосатую палку, останавливая приглянувшуюся машинку с очередным «терпилой» и более на наши персоны не отвлекался.

Пока мы приводили машину в относительный порядок, неутомимые гаишники несли службу, проявляя чудеса интуиции в избирательном выявлении неблагополучного автотранспорта. В частности, вскоре была остановлена забрызганная грязью телега с глухим кузовом и лупоглазыми фарами, где при досмотре обнаружился мертвый кабан и винтарь с оптическим прицелом. До нас донеслись объяснения пассажиров:

— Кабана нашли в лесу! Рядом — винтовка…

— Почему не вызвали милицию?

— В лесу нет телефонов… Кабана повезли лечить. А винтовку сдавать в компетентные органы… Вот, и сдаем ее вам на добровольной основе…

— Но кабан же мертвый!

— Пусть доктора разбираются! Он, вроде, похрюкивал…

После таинственных переговоров в глубине поста, где за наличные продавалась фраза «Счастливого пути!», замызганный автомобиль с тушей кабана отправился восвояси, а винтарь, судя по всему, на посту остался, как и некоторая сумма милицейской неформальной премии за проявленную бдительность и, одновременно, либерализм.

Мы, между тем, тронулись на адрес проживания водителя столь необходимого нам эвакуатора.

Эвакуатор, представлявший собой проржавевший советский грузовичок с рифленой платформой, стоял возле обозначенного подъезда.

Водитель Дима — долговязый сухопарый мужик лет пятидесяти, кого мы застали за поеданием домашнего борща, проживал в бетонной пятиэтажке в квартале от поста ГАИ. Дима выразил готовность к немедленному передвижению в сторону Кремля и Большого театра, и, запив борщ стаканом «Кока-колы», повел нас к своему коммерческому транспортному средству, томящемуся под окном его обиталища. Неказистый вид проржавевшего буксира, с кабиной, будто веником покрашенной, удручал своей непритязательностью, но, верно истолковав задумчивость в наших взорах, Дима, дружески похлопав ладонью капот ветерана белорусских дорог, бодро заверил:

— Тачанка боевая, чапаевская! В возрасте, совершеннолетняя, так что иногда приходится с ней изрядно… Далее — возможны непристойные выводы… Но бегает, как перепуганная, не извольте впадать в беспокойство!

Поднапрягшись, я перевел озвученный им текст Хантеру, тут же и конкретно уточнившему характер взаимоотношений одушевленного лица с бездушным механизмом зрелого возраста.

Так или иначе, но после непродолжительных сборов, наша команда тронулась в путь.

К тому времени «Олдс» был помыт водичкой, набранной на посту, шины его подкачаны, и выглядел он уже куда веселее, скалясь хромированной решеткой облицовки радиатора, и эта своеобразная улыбочка, как мне показалось, отдавала известным злорадством над двумя дураками, прибывшими вызволять чужеземный агрегат из столь же чуждых ему белорусских пущ. Эта металлическая сволочь, подозреваю, ведала о тех мытарствах, что предстояли нам в многотрудном процессе по перемещению ее бездыханной туши по асфальтовым перегонам стратегической трассы всесоюзного значения с изрядно раздолбанным в тот, еще формально социалистический период, покрытием.

Путешествие наше, между тем, начиналось на оптимистической ноте. Выглянуло солнышко, потеплело, «Олдсмобиль» был прочно укреплен на платформе, мы с Хантером уселись в уютные «Жигули», попивая квасок, и поехали вслед за грузовичком, устремленные к далеким звездам Кремля.

Карданный вал грузовичка непоправимо развалился через двадцать километров после выезда из Минска. Еще светило солнышко, и приятно щекотал небо бархатистый белорусский квас, но вторым планом сознания я ощущал приближение темной грозовой тучи, и в горле уже саднила досада предстоящих мучительных испытаний, неизбежных в своем обязательном воплощении.

— И что делать? — в отчаянии обратился я к Хантеру.

— Безнадежность — не факт, а умозаключение, — философски откликнулся мой друг. — Надо лишь справиться с самим собой.

Подобного рода пассаж нуждался в неторопливом осмыслении его глубины, чему препятствовали обуревавшие меня эмоции. Видимо, их Хантер и имел в виду.

Восстановление карданного вала требовало запчастей, специалиста и кучу времени, телефонная связь на трассе отсутствовала, случайные эвакуаторы по дорогам не ездили, их было всего наперечет и в самом Минске, так что единственным решением оставалось перетащить проклятый «Олдсмобиль» на тросе до Москвы, полагаясь исключительно на себя и на верный безотказный «Жигуленок».

— Жаль, что Калашников не родился конструктором ваших автомобилей, — высказался Хантер, кивнув на сломанный грузовик.

— И ваших! — в сердцах добавил я, доставая из багажника нов,хонькую парашютную стропу, дальновидно взятую мною из Москвы и предполагаемую к использованию в качестве буксировочного троса.

«Олдс» был спущен с платформы, рукоять переключения коробки передач переведена в нейтральное положение, за руль уселся Хантер, сказав, что машиной будет управлять он, ибо чувствует себя в ее американском чреве максимально приближенным к духу Родины, а я расположился в отечественной машине, с трудом тронувшейся с места от могучей тяжести повисшей на ее бампере бездыханной металлоконструкции.

Колеса «Жигуленка» самозабвенно вгрызались в асфальт, стропа мало-помалу натягивалась, и вскоре мы уже гнали под сотню, страшась возникновения на пути какого-либо препятствия, ибо при выключенном двигателе гидроусилитель тормозов у «Олдсмобиля» не работал, и висевшие у меня на хвосте тонны металла смяли бы легкую ведущую машинку, застопори она движение, как кувалда пивную жестянку.

— Не тормози резко! — заклинал меня Хантер перед началом движения. — Иначе я впрессуюсь в лобовое стекло, и мои очки превратятся в контактные линзы!