Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

В этот момент из гостиной донеслась отчетливая громогласная фраза с оттенком скабрезности, а вслед за ней прозвучал комментарием визгливый женский смех.

— Разведешься, — брезгливо обернувшись на смех, произнес он. — И что? Ты хочешь получить вот это?.. — он ткнул большим пальцем за свое плечо, в глубину квартиры, где обреталась честная компашка. И как-то сгорбился, поскучнев лицом. Он понимал истинную цену своего окружения… Но уже не мог его отвергнуть, как и ту болезнь, что уже завладела им.

Я уяснил это позже.

— Кризис в отношениях доказывает их искренность. И необходимость! — заключил он, провожая меня к двери. — Будь мудрее…

У меня хватило ума избежать развода, но не хватило времени закончить роман, чтобы дать ему рукопись на прочтение, о чем я мечтал, у нас больше не было встреч, в чем я виню себя и только себя. И я помню, как раскрыл газету с его некрологом и — замер, словно получил удар под дых, и долго не мог отделаться от чувства глубочайшей обреченной пустоты, нахлынувшей на меня в осознании его ухода и незавершенности всего, что нас связывало. Меня словно обокрала судьба!

На прощание, уже в коридорчике возле лифта, я поведал ему анекдотец: мол, в ХХI-м веке на уроке учитель спрашивает ученика: «Кто такой Брежнев?» Ученик отвечает: «Мелкий политический деятель эпохи Высоцкого и Солженицына».

Он усмехнулся устало и снисходительно: слышал, не пори, дескать, чушь…

Время подкорректировало эту шуточку. Эпоху все-таки олицетворял фалерист, автолюбитель и, одновременно, молодой писатель-мемуарист Брежнев, и именно благодаря его либерализму зазвучали имена тех оппонентов его эпохи, кого Сталин бы растер в пыль в самом начале их творчества. Но хотя и катил в предполагаемое светлое будущее Леня Брежнев на паровозе, сконструированным и отлаженным вождем народов, в вагонах состава уже играла другая музыка, контролеры утрачивали неподкупность и суровость, веяли в форточки свежие сквозняки, а пассажиры начинали сомневаться в правильности маршрута. И требовали не морковный чай, а непременно индийский. Ибо сколько ни корми человека пресной идеологической лапшой с подливой коммунистической морали, ему все равно грезится румяный антрекот… И если этот антрекот для вождя и соратников — ежедневная данность, то чем мы хуже?

Я разделяю уверенность Николая Леонова в том, что пала коммунистическая идея под напором сугубо материального фактора. Из сталинской нищеты мы переместились в нищету брежневскую, что была посытнее, но понимание ущербности своего существования в нищете, пришло в сознание всех. Как и оценка лживости лозунга о всеобщем человеческом равенстве. Какое к черту было равенство в СССР между партийными функционерами с их персональными машинами, загранпоездками, продуктовыми распределителями, закрытыми больницами и — остальным быдлом? Но быдло себя таковым не считало, более того — переносило данное определение на своих управленцев. Те, конечно, чувствовали, что настроения в обществе не в их пользу, а потому лгали уже запальчиво и наивно, попутно придумав термин «вещизм» в применении к тем, кто стремился к комфортабельному человеческому быту, но попытки уговорить народ в очередной раз смириться с тягостями, не проходили. Народ кивал, соглашался, полагал, что фразу «Нужно еще немного потерпеть», необходимо внести в конституцию страны, но был уже себе на уме. Подавляющее большинство было против перемен, а подавляемое — за!

А потом грянула буря. И вот увяли в забвенном прошлом и ЦК КПСС, и райкомы, и идейные комсомольские вожаки-перевертыши, чьи дети и внуки уже давно граждане Англии и США. А от могущественного ареопага Политбюро и пыли не осталось. Время смело всех. Лишь торчат могильные бюсты под кремлевской стеной, но мало желающих возложить под ними цветы. А на могиле незабвенного Владимира Семеновича их каждый день — охапки! Пусть и не олицетворял он эпоху. Он ее озарял, он был над нею.

ВЫСОЦКОМУ

Ты меднолик, твой неподвижен взор, Он устремлен в века через пространство. И осени таинственный узор Застлал листвой могилы постоянство. Я знал глаза твои, прищур их голубой, То злой, то испытующий, то пьяный, Теперь они залиты пустотой, И равнодушьем ко всему, что рядом. Ты знаменит теперь, как никогда, Среди духовной пустоши по праву. Твоих врагов от власти шелуха, Осыпалась, как палый лист в канаву. Протест твой, обращенный в никуда, Сомненья сеял исподволь, но едко, Вот так по капле копится вода, Что дамбы и плотины рвет нередко. Ну, что ж… Сбылись мечты, как сбылся сон, Цензуры нет, пиши и пой в просторе, И не проблема съездить за кордон, И «Мерседес» на каждом светофоре. Но время это — суррогатный бред, Пластмассовая яркая помойка. Пластмасса песен, книг, погон, газет, Здесь — все товар, и продается бойко. Здесь не нужны ни кони, ни стихи, Ни проза иль еще какая заумь, Вполне хватает праздной требухи, А что всерьез — так это — за шлагбаум. Пестра равнина копошеньем тли, В кумирах нынче сонм кичливых кукол. И монумент твой высится вдали, Спеленутый такой же, прежней мукой. Хвалы тебе звучат наперебой, Ты — идол, а вокруг — младое племя. Но те, кто восторгается тобой, Чужды тебе, как чуждо это время. Андрей Молчанов. Литературная газета 04.03.2020 г.

Дверь в новую жизнь

Волшебная дверь, внезапно возникшая в глухих стенах нашего бытия в конце восьмидесятых, сулила всем, кто решился шагнуть за нее, манящие просторы недоступного доселе зарубежья, свободу творчества, бизнеса и радужные перспективы всеобщего благоденствия. Вся эта романтическая замануха, естественно, обернулась весьма неприглядной изнанкой разрухи, бандитизма и безверия, однако я за эту дверь шагнул без сомнений и страхов, о чем в дальнейшем нисколечко не пожалел.

Наши предпринимательские инициативы с Хантером ежедневно набирали обороты — с воодушевлявшими нас удачами и с досадными провалами, к которым мы относились философски, как игроки, уверенные в выигрыше, перекрывающем потери. Увы, многие из наших трудов оказались затратными и бессмысленными, однако в совершенных ошибках нам стоило винить самих себя. Не вчитывались мы в классиков марксизма, характеризовавших период первоначального накопления капитала, как торжество откровенно хищнических, спекулятивных устремлений алчных деляг, созидательной и долгосрочной ролью в своих проектах не утруждающихся.

Свежевылупившиеся красноярские бизнесмены, решившие купить американские лесопильные агрегаты, деньги переводить не спешили, настаивая на ознакомлении с предложенной им техникой на месте, то есть в Америке. Конечно, мы понимали их бесхитростные мысли об увлекательной поездке в богатую и развитую страну с бесплатными гидами и переводчиками, поневоле должными печься об их устройстве и перемещениях в неведомых империалистических далях, но, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь всю нашу затратную часть на их пребывание в США составляло лишь уделенное им время.

Хорошо, поехали!

Завод по производству оборудования находился в глуши штата Пенсильвания и, приехав в эту глушь, красноярцы буквально обалдели от переплетений широких ухоженных дорог, торговых центров и ресторанов, ничуть не уступающих по своим масштабам и респектабельности подобным трассам и заведениям в Нью-Йорке и его окрестностях. Разница между жизнью в Союзе и в Штатах, конечно же, впечатляла.

Побродили по местным магазинам и автомобильным распродажам. Сибирякам приглянулась новая модель «Линкольн-таун-кар» с простором его салона, лайковой кожей сидений и завораживающей мощью обтекаемого широкого кузова.

«Линкольн» был приобретен незамедлительно и тут же уехал в порт Питсбурга, откуда ему предстояло, переплыв Атлантику, оказаться в российских таежных далях. Далее, видимо, созвонившись со своими контрагентами, наши деятели решили машину втридорога продать, приобретя другую… И — пошло-поехало! Дело закончилось тем, что, прийдя к выводу о закупке лесопильного завода как о затее многотрудной, затратной, с неясными ощущениями прибыли, парни решили вложить все имеющиеся деньги в шикарные лимузины, незамедлительно готовые обернуться в увесистые пачки долларов, уже складируемые новоявленными советскими нуворишами по коробкам и сейфам за отгружаемое на Запад сырье, — за копейки и взятки уворованное ими у государства через всякого рода кооперативные лавочки.