Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…
Шрифт:
Я приспустил оконце, увидев перед собой суровый лик постового лейтенанта.
— Документы! — последовало требование.
С доброжелательной улыбочкой я полез в нагрудный карман куртки за удостоверением, но пальцы мои утонули в тревожной пустоте войлочного мешка… О, Боже! Я оставил волшебный документик дома!
— Ну-с? — вопросил гаишник, заметив растерянность на моем лице.
— Удостоверение дома оставил… — промямлил я.
— Вы — сотрудник?
— Да…
— Нет удостоверения — нет личности, — произнес гаишник. И, принюхавшись к растворенному оконцу, продолжил. — О, какие от вас ароматы, граждане! Выходим из машинки, следуем на пост…
— И какого хрена ты ко мне сегодня
— В стране идет борьба с пьянством, не слышали? — грозно отозвался тот. — Или вас она не касается? А по-человечески нам такие подставы устраивают, что у ребят погоны слетают, как перья с куриц! На пост, граждане!
Претензий к Ельникову, ехавшему в качестве пассажира, гаишники не выказали, мое же аморальное состояние отразили в протоколе, но, получив отказ в согласительной подписи, усадили меня в свою машину с мигалками для поездки в ГАИ города на медицинское освидетельствование.
Ельников остался ожидать моего возращения, околачиваясь возле гаишного логова.
Упрямая позиция моего несоглашательства с милицейским протоколом, имела весомую мотивацию: в ГАИ города постоянно дежурил один из известных мне гаишников Костя Патрикеев — договороспособный жуликоватый лейтенант, пару раз выручавший по моему звонку таких же, как и я, знакомых охламонов, попавшихся в капканы всякого рода патрульных рейдов. Если сегодня Костя нес вахту, то шанс выпутаться из этой пренеприятнейшей истории у меня определенно имелся.
Подойдя к стойке дежурного, я вопросил сидевшего за ней милицейского чина, не тая надежды в голосе: дескать, на службе ли сегодня доблестный офицер Патрикеев? — на что краснорожий капитан сообщил мне с торжествующей злобой в голосе:
— Патрикеев? Уволен из органов за коррупцию!
Я поник, как овес в засуху. Значит, спалился покладистый Костя на своих сострадательных инициативах…
Далее, согласно конвейеру отлаженной процедуры, я был препровожден в кабинет врача и усажен на стульчик. Мне было предложено дунуть в трубочку, присоединенному к прибору, фиксирующему количество алкоголя в выдыхаемых парах, что с первой попытки не удалось, ибо в трубочке обнаружился технический брак, и доктор вынужденно удалился в соседнее помещение за необходимой запчастью. Я же тем временем рассеянно оглядел пространство кабинета, остановив взор на стеклянном медицинском шкафчике, где среди многочисленных пузырьков внезапно обнаружилось наличие двухсотграммовой симпатичной бутылочки с этикеткой: «Спирт медицинский». Резиновая пробочка бутылки была надежно опечатана металлической заглушкой.
Не испытывая ни малейшего сомнения в своих последующих действиях, носивших рефлекторный характер, подобно тому, как барракуда устремляется к зазевавшейся рыбешке, я раскрыл шкафчик, и в следующее мгновение бутылочка надежно упокоилась в кармане моего пиджака.
По возвращении же медперсонала на рабочее место, я без лишнего бесполезного сопротивления дунул в трубочку, дуновение оформилось в мгновенно поставленный диагноз «Легкое опьянение», и через считанные минуты мы катили с озлобленным от потраченного на меня времени лейтенантом по обезлюдевшей ночной Москве к знакомому треклятому посту.
— Отъездился ты, братец! — ликовал постовой, тряся полученной бумагой экспертизы. — Три года теперь будешь стирать не тормозные колодки, а подошвы, и разучивать песню: «А я иду, шагаю по Москве…»! Это — как «здрасьте»!
— Из худших выбирались передряг, — ответил я на его глумливые реплики строкой из наследия Высоцкого. Этих строк, применимых к любым жизненным перипетиям,
у гения были сотни.— Из этой не выберешься!
— Поживем — увидим. Умрем — узнаем, — заметил я философски.
На светофоре к машине бросилась с истошным лаем стайка пегих дворняг, заставив нас вздрогнуть от своей судорожной злобной атаки.
— Вот, твари, — процедил милиционер, превозмогая внезапный испуг.
— Зачем же вы так? — укорил я его. — В этих существах, бегающих за автомобилями, наверняка обитают души умерших гаишников…
Лейтенант посмотрел на меня искоса налитым неприязнью глазом, но промолчал.
На посту, вместо изъятого водительского удостоверения мне была вручена бумага, изъятие документа подтверждающая, и по ее получению я воссоединился с истосковавшимся в ожидании меня Виталием, не преминувшим обрушить в адрес моей позорной личности град нелицеприятных определений.
Выслушав его справедливую тираду, я достал из кармана украденную медицинскую бутылочку.
— Откуда? — умерив свой критиканский пыл, уставился на меня товарищ.
— Спер из шкафа на экспертизе, — объяснил я.
— Ты исправляешь ошибки, — глубокомысленно изрек он. — Ловим такси и — ко мне. Машину с поста заберу завтра.
Уже стояла глубокая ночь, трасса была безвидна и пуста, редкий автотранспорт на наши отчаянные сигналы, выраженные в махании конечностями, не останавливался, стараясь быстрее миновать милицейскую ловушку, и только через полчаса отчаянного «голосования» возле нас затормозила машина с красным дипломатическим номером.
— В город, поближе к центру, — произнес я, вглядываясь в глубь салона, где обретался какой-то очкастый бородатый тип, и боковым зрением отмечая, как из двери поста пулей вылетают оба дежурных, ожесточенно вопя:
— Отойдите от машины!
Да-с, не полагалось советским гражданам в ту пору вступать в контакты с иностранными дипломатами, а уж тем более отправляться на их автотранспорте в неведомые властям дали. Да и мало ли какой контакт мог быть осуществлен между столь противоположными в своем статусе сторонами? А вдруг, наше задержание по пьяному делу, — всего лишь акция прикрытия, а последующая остановка дипломатической машины — финал хитроумной шпионской комбинации? Ох, и нагорит же гаишникам за их нерасторопность в пресечении данного соития разногражданских однополых субъектов!
Но пока взбудораженные менты устремлялись к дипломатическому транспорту, мы уже занырнули в него, и покатили в недра столицы, лишь мельком обернувшись на негодующие физиономии стражей порядка, недееспособно замерших на дороге. От них буквально валил пар нерастраченной к нам ненависти.
Дипломат, представившийся подданным Великобритании, с сочувствием выслушал историю о случившемся с нами злоключении, приятно удивившись, что пониклые граждане с обочины оказались бойко англоговорящими индивидуумами и благородно вызвался довезти нас до дома, с удовольствием внимая гипотезам болтливого Ельникова о перспективах бушующих в стране перемен. Собственно, почувствовав его интерес к себе, как к интеллектуальному информационному источнику, Виталик и витийствовал, экономя таким образом средства на дорогостоящее в это время суток такси.
По прибытии в жилище спирт был незамедлительно разведен и опробован, в полной мере отвечая задаче снятия объективного стресса. Изучив выданную мне квитанцию, Ельников после секундного раздумья сказал:
— Изумительная бумаженция. Дай мне ее на денек, надо наштамповать копии. Народ встанет в очередь. С такой квитанцией — какой с тебя, обреченного, спрос?
Поутру, проснувшись с тяжелой мыслью об утрате водительских прав, я тут же схватился за телефон, принявшись ворошить свои правоохранительные связи.