Над кем не властно время

Затем я подумал, что мне, в сущности, совершенно все равно, что думает или говорит эта девушка. На короткое мгновение показалось, что не все равно, только потому что она не скрывает своего интереса ко мне. Попасться на крючок чужого внимания может любой, даже если уже прожил на этом свете шестьдесят лет.

– Понятно, - кивнул я.
– Ладно, ребята, мне надо идти.

– Как? Уже?
– удивился Валера.

– Да, уже. Хочу попрощаться кое с кем. А ты, кстати, не хочешь?

Валера смутился. Никогда раньше я не видел, чтобы он не знал, куда девать глаза.

– Ты о чем это?
– спросил он голосом человека, которому больше всего сейчас хочется, чтобы на его вопрос не отвечали.

– Да так, ни о чем.

Оставив сконфуженного Валеру, празднично улыбающуюся Ирину и огорченную поклонницу святынь Женю, я направился в сторону станции метро "Проспект Маркса".

Пока добрался до Левы, почувствовал, что несколько утомился от разговоров и толкотни этого дня. Почему-то метро показалось более шумным, чем обычно. Вдруг с некоторой тоской я вспомнил ренессансные времена. Люди тогда в повседневной жизни больше горланили, чем сейчас, но шума все равно производили меньше. Не было у них такого грохочущего транспорта, громкоговорителей, радиоточек и телевизоров.

Проводы Маргулисов были слышны на несколько этажей ниже. Они напоминали вечеринку по случаю дня рожденья, которой не хватило места в квартире. Входная дверь была открыта. Люди находились не только внутри, но и на лестничной клетке. Некоторые приходили, прощались и сразу уходили. Другие кучковались в группках, держа в руках стаканы или чашки с алкогольными напитками. И на лестнице, и в квартире было накурено. В кухне какие-то женщины помогали Левиной маме Асе Ефимовне делать бутерброды и салаты, мыть посуду. За столом в большой комнате сидели несколько человек. Остальные просто подходили, пробираясь между многочисленными чемоданами и саквояжами, и брали еду.

Мебель отсутствовала почти вся, если не считать нескольких стульев и стола. Исчезли книги, мало что осталось от посуды и одежды. Основная часть вещей несколько дней назад была отправлена так называемой "медленной скоростью", то есть морем.

В коридоре пухлая пожилая родственница, которую все называли тетей Броней, говоря с сильным украинским акцентом, сетовала на решение Маргулисов ехать именно в Израиль, а не в США или ФРГ, как поступали многие другие эмигранты, которые пользовались израильским каналом, дававшим почти невероятную возможность покинуть страну победившего социализма.

– Вы сошли с ума!
– громко говорила она Илье Борисовичу, Левиному отцу.
– Израиль это же пороховая бочка!

Илья Борисович мягко успокаивал тетю Броню, говоря, что теперь на Ближнем Востоке все уже не так ужасно, как было раньше. Он ссылался на недавние переговоры в Кемп-Дэвиде, где руководители Израиля обсуждали с президентом самой сильной арабской страны, Египта, возможность заключения мирного договора. Тетя Броня отмахивалась, удивляясь наивности собеседника, и повторяла с выражением:

– Я тебя умоляю, Илюша! Я тебя умоляю! Ну как можно быть таким наивным! Тебе надо, чтобы Лева служил в армии?

Но Илья Борисович не мог слишком долго дискутировать. Ему надо было пожимать руки и обниматься с людьми, которые подходили к нему, чтобы прощаться.

– Увидимся! Счастливого пути! Удачи! Пишите! Увидимся! Обязательно увидимся!

Эту фразу за вечер я слышал бессчетное количество раз. Ее говорили родителям Левы и ему самому. Своего рода заклинание судьбы: "Увидимся!". Многие произносили его со слезами на глазах.

Увидятся ли они все на самом деле?

В Левиной комнате некий патлатый молодой человек, сидя на поваленном чемодане, извлекал из гитары нехитрую последовательность аккордов - тоника, субдоминанта, доминанта, тоника - и пел надрывным голосом:

– Уехал Солженицын наш, уехал, уехал он раз и навсегда! В Москву он больше, не вернется, оставил нам он книжечку свою!

Прямо над его головой, на стене, была выведена мелом надпись: "This is the prison built by your own Soviet government".

Парень и девушка богемного вида переговаривались друг с другом по-английски, произнося слова с сильным русским акцентом. Оба с интересом стреляли глазами по остальным гостям, проверяя впечатление, которое их иностранная речь должна была производить на заурядных людей. Но никто к ним не прислушивался, кроме, разве что, меня. Занятия английским начинали приносить плоды: я понимал все, что говорили эти двое.

Слоняясь из комнаты в комнату, я случайно услышал, как рыдала Левина бабушка, а тетя Ася пыталась ее успокоить.

– Я больше никого из вас не увижу!
– надрывно повторяла старая женщина.
– Никогда не увижу ни сына, ни внука!

Мне хотелось сказать ей какие-нибудь слова утешения, но я их просто не нашел. Скорее всего, она была права.

Вспомнилась последняя встреча с моим другом детства Рафаэлем Абулафия перед тем, как он и вся его многочисленная семья покинули Гранаду в тот достопамятный 1492 год, когда декретом королевы все евреи, отказавшиеся принять католичество, должны были покинуть Кастилию. С тех пор я больше Рафаэля не видел. Правда, мы изредка переписывались, и впоследствии именно он вызволил меня из алжирского плена, выслав из Марокко деньги для выкупа.

Я нашел Леву и спросил, почему бабушка с ними не едет.

– Ни за что не согласилась, - щеки Левы раскраснелись от перевозбуждения и выпитого.
– Говорит: слишком стара, чтобы начинать жизнь заново. "Я здесь родилась, здесь и умру!". А потом - у нее же в Москве дочь, папина сестра, которая ехать не собирается. Я имею в виду мать Виталика.

У Левы было мало времени на спокойную беседу со мной, потому что с ним постоянно пытались разговаривать несколько человек одновременно. Поэтому он отвел меня на лестничную площадку, этажом выше, где мы могли побыть наедине. Лева спросил, как движется моя подготовка к международной олимпиаде. Я рассказал, что больше этим не занимаюсь, и что, судя по всему, после школы пойду совсем в другом направлении.

Лева загорелся, потребовал, чтобы я немедленно рассказал ему подробности.

– Это пока неточно, так, смутная идея. Никому не скажешь?

Лева усмехнулся не без горечи.

– Послезавтра уже буду в Вене, а через несколько дней - в Иерусалиме. Кому из наших общих знакомых я могу что-то рассказать? Даже если бы хотел, уже не успею.

– Конечно, это я на всякий случай попросил. Ты же можешь Валерке написать. А я лучше сам ему скажу, когда окончательно определюсь.

Лева помрачнел и поведал мне, что Валера несколько дней назад поспешно попрощался с ним на улице, попросив Леву вычеркнуть его координаты из телефонной книжки.