Над пропастью юности

— Зачем тогда ты набросился на него? Это его спугнуло, — и снова всё тот же упрек, ответом на который был обреченный вздох. Джеймс достал сигареты, испытывая необходимость выпустить вместе с плотным серым дымом накопившейся в легких пыл, от которого было труднее дышать.

— Что мне ещё было делать, когда я увидел, что он целует тебя? — он сделал глубокую затяжку, пропуская по телу приятное тепло, в котором был упоительный яд. Пожал плечами, когда Фрея закатила глаза. Фыркнув в ответ, спрятала руки в карманы и двинулась вдоль улицы. — Куда ты собралась? — Джеймс отдернул её за локоть, которым Фрея резко дернула, как будто зацепилась ненароком о что-то.

— Очевидно, что искать твоего брата, — продолжила идти быстрее, не утруждая себя тем, чтобы обернуться и посмотреть на парня, который торопливым шагом следовал за ней, продолжая делать длинные затяжки, что ощутимо снижали градус напряженности.

— Город большой, и он может быть где угодно. К тому же Оливер совершенно не знает Оксфорда, поэтому, в конце концов, заявиться либо к тебе, либо ко мне. В лучшем случае решит уехать домой, — его тон оставался пустым и безразличным. Джеймса в большей мере волновал не сбежавший из-под носа Оливер, а обеспокоенная этим происшествием Фрея. Она совершенно потеряла контроль, а вместе с ним и терпение, что невольно происходило и с ним. — Ты не найдешь его здесь. Нам нужно всего лишь ждать его возвращения.

— Почему ты так уверен, что он вернеться? — её голос казался надломленным. В нем ощущалась хрипотца, выдавленная через застрявший посрели горла ком. Джеймсу не нужно было видеть глаза девушки, чтобы знать, что они набрали влаги.

— Потому что он мой брат, — произнес, будто ответ был очевидным. — Не глупи и пошли со мной, — продолжил на выдохе, с которым выпустил остатки табака, пропущенного сквозь легкие. Выбросил окурок, утонувший в ту же секунду в грязной луже.

Фрея притормозила на месте, чтобы осмелиться поднять на него глаза. Джеймс ошибался. Она не была даже близка к тому, чтобы расплакаться, хоть и нельзя было исключать, что ей понадобилось несколько считанных секунд, чтобы суметь совладать собой. Её глаза напоминали гравий, рассыпаный где-то на пляже, чтобы впитывать шум беспойного моря и крик потерявшихся в небе чаек. Два серых камня, обжигающих холодом, что пронизывал до самых костей.

Он не мог перестать видеть в её глазах упрек, хоть щеки продолжали сохранять стыдливый румянец за произнесенные в горячечности слова. Фрея и сама находила затруднительным разобраться в собственных чувствах, в которых захлебывалась и медленно тонула. Они забирали все силы и жизненную энергию. Охваченная ими, она не чувствовала самой себя. Потеряла в потоке неопределенности собственное «я», как будто забыла о том, кем была. Даже имя, произнесенное Джеймсом, показалось вдруг всего лишь лишенным смысла словом, которого она не могла понять.

— В какой момент всё изменилось? — спросила, нахмурившись. — Что с вами обоими не так?

Джеймс и сам не знал, в чем была проблема. Некогда они с Оливером были друзьями. Это было так давно, что казалось чем-то ненастоящим, напрасно выдуманным, обнадежливо утешительным. Они были детьми, воспоминания о чем остались в большей мере на старых запыленных снимках, хранившихся где-то среди бесконечных дряхлых полок чердака, где терялось всё, что туда попадало. Это место было зияющей чёрной дырой, куда мать выбросила их детство сбереженное не только на снимках, но и в подделках, игрушках, одежде и прочих безделушках, что можно было с легким сердцем выбросить, вместо того чтобы обращать в вечность.

Невзирая на различие в характерах, они находили общий язык. Избавленный взбалмошности и глухого безрассудства брата, Оливер был спокойным и, что намного важнее, послушным, почти ручным ребенком, не противоречащий воле родителей. Тем не менее, авантюрность Джеймса ослепляла глаза обманчивым видением в каждом его действии смелости, на которую он бы сам никогда не решился. Джеймс мог позволить себе сбежать из школы и податься восвояси на время, рыться в отцовском кабинете без спроса и стаскивать из библиотеки книги. Невзирая на дурной характер, что, в большей мере, всем приходилось терпеть, Джеймс умел нравиться людям гораздо больше Оливера. Он легко находил друзей и не менее легко расставался с ними. Его безразличная безмятежность имела потрясающе притягивающий эффект, перед которым никто не мог устоять. Даже когда Джеймс нарочно отталкивал кого-то, его за это меньше не любили.

Порой Оливер пытался быть похожим на брата. Его проделки были незамысловаты и достаточно просты, но, совершая их, он всякий раз словно пропускал сквозь себя электрический ток, от которого испытывал смесь парализирующего страха и необъятой радости. Мать никогда не верила, что он был способен на что-либо, но Джеймс не боялся брать вину на себя, будто ему это ничего не стоило. Любые наказания ему были нипочем, и Оливер мечтал о той же душевной легкости и свободе, что была первоосновой всех поступков брата, половину из которых он не осмелился бы сделать.

Их отношения разрушались медленно и постепенно. Оливер признавал в глубине души превосходство Джеймса, который с возрастом обретал всё большую уверенность в своем положении. Его безразличность к людям и вещам обращалась в жестокость, которую не было сил сносить. В ответ на пустую беспечность брата Оливер становился более язвительным и раздраженным. Без способности превратить свою жизнь в ярмарку ослепляющий взор и оглушающий слух развлечений, как это делал Джеймс, он начал огрызаться на брата, находя его эстество одним сплошным недостатком.

Многое изменило чувство привязанности к Марте, что стало неожиданностью для него самого. Оливер был убежден в своей влюбленности к девушке, которая грезила никем иным, как его братом. Невзирая на их многолетнюю дружбу, он убедил себя, что Джеймс бессовестно украл и извратил девушку, насильно подчинив её волю себе. Казалось, она была одержима им в той же степени, что Оливер оказался одержимым ею. В этом треугольнике были острые углы, пока его не нарушила Фрея. Её связь с Джеймсом оказалась неразрывно прочной, что одновременно заставляло чувствовать на кончике языка горькость разочарования и сладость утешения.

Всё, в чем Джеймс был убежден так это, что ненависть Оливера была выстроена на зарытой в глубине души зависти, которую парень упрямо не признавал. Он же был к брату хладнокровно безразличен, будто их не связывали ни кровь, ни фамилия, ни дом. Оливер был для него безвозвратно потерян. Впрочем Джеймс не пытался и не был намерен делать что-либо, чтобы вернуть брата.

Сложно было предугадать, задавала ли Фрея этот вопрос себе, чтобы найти в лабиринте подсознания единственно верный ответ, или всё же ему, уперевшемуся в неё озадаченным взглядом. Джеймсу, казалось, всё было очевидно. Но девушка вряд ли согласилась бы принять зависть, как истинную причину их разкола.

Когда он смолчал, Фрея лишь обреченно вздохнула, прежде чем продолжить идти дальше. Джеймс не находил затруднительным поспевать за её быстрым шагом. Его всего лишь волновало, с чего она вдруг так завелась. Почему для неё найти Оливера было так важно? Почему его брат был для неё так важен?

— Я не могу вернуться домой, — заявила вдруг. — Не могу сидеть на месте в ожидании. Даже если это не имеет смысла, я лучше поброжу по городу, пока не устану. Можешь вернуться, если хочешь, но я…

— Ты шутишь, не так ли? — он схватил её за локоть, вынудив притормозить. Фрея пыталась отмахнуться от него, но в этот раз Джеймс не отпускал её.