Наш человек на небе
Шрифт:
– Старший сержант Филатов, — подсказал старший сержант Филатов.
– Вот здесь, за брыжи... нет, отгибайте с обеих сторон! Конструкция механическая, значит, должны быть штифты...
Удивительно — они справились.
Прибежавший наконец Половинкин заявил, что дыхание «да ровно такое, как надо, ну, как насос у нас у деда в Саратове на конезаводе...» Инопланетное сопение действительно звучало механически, как-то даже индустриально. А затем доковылял и Прокси, который показал, к каким проводам и трубкам «медитационной» комнаты следует подключить скафандр лорда Вейдера.
Удивительно — они справились. По словам
И всё же Вейдер оставался без сознания, словно сила окончательно покинула его.
– Ну что, — рассудительно сказал Судоплатов, — Филатова, я считаю, надо наградить. Инициатива в нашем деле — на втором месте по значению, сразу после дисциплины. Потому что инициатива без мозгов — только во вред, а требовать наличия мозгов у всех и каждого мы не можем. А дисциплина — она отсутствие мозгов неплохо компенсирует, как считаешь? Прозвучала эта философия настолько невпопад, что Лаврентий Палыч некоторое время приходил в себя. Потом осознал, что Павел Анатольевич именно что даёт ему время «на отдышаться» и благодарно кивнул:
– Когда твой Окто прилетает?
– Ещё часа четыре. Транспорт наш на этот раз. Плюс из Балашихи авто. Товарищи помолчали.
– Да всё нормально будет, — сказал Судоплатов. — Сам говоришь: мозг не спёкся — значит, оклемается.
– А если всё-таки «спёкся»? — хмыкнул Берия. — Предлагаешь и здесь... дисциплиной компенсировать?
– У штурмовиков ихних медицинская специализация тоже имеется... ну, на крайний — запросим «Палач».
Товарищи на скорую руку прикинули ближайшие мероприятия. Скандал намечался одновременно медицинский, дипломатический и военный — предстояло любой ценой купировать последствия.
Любой ценой.
– Я за Половинкина боюсь, — признался Берия.
– Я тоже боюсь.
– В лагерь отправим?
– Нет, — покачал головой Судоплатов. — Нельзя ему в лагерь возвращаться. Парень воюет с первых дней... да, слушай, с июня. И последние месяцы — по пять-шесть «мероприятий» в неделю. Он устал слишком. Потому, кстати, и баллоны ронять начал. А скоро, глядишь, ещё чего уронит. Он такой, он может. Устал просто.
– Да не похоже, вообще-то...
– Молодой. Просто слишком молодой. Он сам не понимает, насколько устал. Потому и со стороны никто этого не замечает. А там — война. Разведчик хлопнул ладонью по столу:
– Знаешь, товарищ нарком, что я тебе скажу. Мы, старики, можем учить, командовать... пример показывать, а як же ж. Но войну выигрывает молодёжь. Только молодые могут это выдержать.
– Тебе тридцать пять, «старик», — с улыбкой сказал Берия.
– Мне — тридцать пять, — с ухмылкой отозвался Судоплатов. — А ему... нельзя ему в лагерь возвращаться.
Берия основанием ладони протёр высокий умный лоб.
– Ну что... прав ты, Павел Анатолич. В деревню, к деду, в глушь?..
– В Саратов, — сказал разведчик, — и прямо сейчас.
– --
Глава 8. Первый сон Лаврентия Палыча
– Командир космического звездолёта повернул Главный Рубильник. Поляризованный электрический ток сначала
медленно, а затем всё быстрее и быстрее побежал по бескислородным медным проводам. В отражатели магнетона ударила мощная струя плазмы великого японского физика Уриу. «Пионер» вздрогнул, отрываясь от причального батута... Коля скосил глаза, посмотрел на Юно. Девушка уже не слушала — спала; губы её сложились в смешное удивлённое «О». Во сне Юно чуть слышно посапывала. Совсем чуть.Половинкин очень аккуратно высвободил плечо; девушка не проснулась, откинулась на подголовник.
Коля встал, осторожно подрыгал затёкшим плечом. Закрыл книгу, из природной читательской добросовестности взглянул на обложку: «Мгновения начала». Автор — Абраам Яровой какой-то. Говорят, знаменитый фантаст какой-то.
Ничего так пишет, живенько: вроде и умным себя чувствуешь — а в то же время и мозги отдыхают...
От переступил второй порожек, тихонько постучал в люк. Не дожидаясь ответа шагнул в кабину пилотов.
– Заходи, старшой, — не поднимая головы, сказал командир экипажа, Фроловский.
Лётчики целеустремлённо играли в карты.
– Да нет, я книжку только отдать, — сказал Коля, с некоторым пренебрежением рассматривая замусоленную колоду.
– Не понравилась?
– Холодно. Пальцы замёрзли перелистывать. Да и я больше Беляева люблю. Или Алексея Толстого, про Аэлиту. Или Богданова — «Красная звезда», слыхали? Или вот ещё...
– Ну не дают же взлёта, — сказал командир, покачивая шлемофоном, — метель, буран, полная пурга.
Да что там: правду командир говорил. Метель, буран и так далее. Саратов не принимал, сидели на каком-то глупом маленьком аэродроме под Пензой. Главное, уж очень перед Юно было неудобно...
– А вот держи валетика!
Коля было вскинулся — но «валетик», ясное дело, предназначался не ему.
– Осуждаешь, лейтенант? — сказал борттехник, кивая на карты.
– Нет.
– Осужда-аешь. Зря. Не осуждай. У нас служба такая — всё время в напряжении. Надо иногда голову разгрузить, да так, чтоб потом и стыдно стало, за разгрузку за такую. Как, знаешь, баня — только для мозгов. Тогда и внимание, и концентрация, и вообще служба... Верно рассуждаю, Семён Алексеевич?
– Верно, — отозвался командир. — Хотя и примитивно. Он почесал краем карты длинную верхнюю губу и повернулся к Половинкину:
– Ну не сам же я тут кукую, старшой. Не дают взлёта. А если совсем замёрзли, то смотри: с комендантом я договорился на такой случай — разместитесь не хуже отставного заседателя.
– Спасибо, конечно, — покачал головой Коля. — Нам в Саратов очень надо. Там — дед. А у меня отпуск всего, считай... короткий отпуск у меня.
– А что, Семён Алексеевич, — азартно перебил борттехник, выбрасывая на планшет очередную карту, — а мы вот так если!..
– Погоди, Серёжа... — перебил командир, — кажись, дают. Он отбросил карты, одной рукой поправил наушник, другой плотно прижал к гортани плоскую шайбу ларингофона — с каучуком в стране наблюдались перебои, и новые шлемофоны вместо нормальных прижимных резинок часто комплектовались какими-то несерьёзными верёвочками.
– Везучий ты, старшой... — сказал Фроловский.
– Нет, — сказал Берия. — Когда так часто везёт — это уже не везение. Это подготовка.
– И дисциплина, — с подозрительно каменным лицом добавил Судоплатов.