Наш человек на небе
Шрифт:
– Если выйдет, — заметил Меркулов.
– Как зашёл, так и выйдет, — отмахнулся Судоплатов, — куды он денется.
– А... можно все посмотреть? — совсем тихо спросил Половинкин. Потому что чорт с ним, с Вейдером; а когда на тебя в один день падает сразу столько радости — это, прямо скажем, ну нет же сил терпеть!.. Всеволод Николаевич встал, обошёл стол. С невыносимо неторопливой торжественностью размял ладони. Аккуратно взялся за первый пенал, большими пальцами откинул крышку.
Медаль «За Отвагу».
Второй пенал.
«Красная Звезда».
Третий.
Орден Ленина.
Коля вдруг вспомнил слова товарища Сталина: «ничего ещё не кончилось!»
– Выдыхай, Половинкин, — сказал Судоплатов, переглядываясь с
Четвёртый, последний...
«Золотая Звезда» Героя Советского Союза.
– А как же «Боевик»? — растерянно сказал Коля, не находя более умных слов. — То есть я не это хотел спросить... я хотел сказать — сколько же накопилось... Значит, мне теперь всего ещё двух Героев заслужить — и поставят бюст на родине, да?..
– Каков типаж, а! — засмеялся Меркулов. — Нет, ну каков типаж... За трёх Героев — у Дворца Советов поставят, товарищ Половинкин! Смеялись все, и Коля, прекрасно понимавший, что смеются не над ним, а от нервов, от общей напряжённости событий, — непредсказуемой, бесконечной грозовой надсадности, — смеялся вместе со всеми. Эти люди, подобно древнегреческим атлантам, держали на своих плечах весь мир — потому что во всём мире не было ничего более достойного опоры, чем Советский Союз; Коле выпало великое счастье — оказаться с ними в одной шеренге, и теперь Советский Союз признал его своим Героем.
– Ну вот, казак, разнюнился!..
– Тише, тише... Совсем юношу затерзали.
– Мда. Ну, что же. Товарищ Половинкин!
Берия поднялся из-за стола, оправил китель. Улыбаясь тёплыми глазами, улыбаясь так умно и необидно, что неловкие и случайные Колины слёзы почти мгновенно высохли, Лаврентий Палыч шагнул к новоиспечённому Герою.
– По статуту — совсем иначе Звезду вручать положено. Да и по совести. Однако...
Нарком слегка замялся.
– Однако открытое ношение Звезды Героя в настоящее время настоятельно не рекомендуется, — вмешался Судоплатов, менее склонный щадить чувства подчинённых.
Коля молчал.
– До конца войны. А может быть — и дольше. Может быть, именно эту Звезду Вам не придётся носить никогда. Так что полежит она пока в сейфе у товарища наркома. Уверен, Вы понимаете ситуацию правильно, товарищ Половинкин.
– Я понимаю, — хрипловато сказал Коля. — Не за славу служим. Только вот как же вот... — он замялся, с трудом подбирая слова, — ну, там...
– А девушкам не ордена твои нужны будут, — мгновенно среагировал Павел Анатольевич; Меркулов согласно покивал, — а ты сам. Только ты сам. Ты, главное, девушек правильных выбирай. Хотя у тебя же с товарищем Эклипс, я так понимаю...
– Всё нормально, товарищ генерал-лейтенант, — спокойно выговорил Коля, официальностью обращения подчёркивая своё нежелание развивать тему. Лаврентий Палыч переглянулся со Всеволодом Николаевичем.
– Ну что, товарищи, — сказал Меркулов, — закончим формальности со вручением или сразу добьём юношу счастьем?
В общем-то, Двуул сегодня был почти счастлив. Ведь в его пищеварительном тракте прямо сейчас всасывались вот уже вторые двадцать пять
миллиграммов
N-(p-хлорбензила)-N',N'-диметил-N-2-пиридилэтилендиамин гидрохлорида! А пятьдесят миллиграммов N-(p- хлорбензила)-N',N'-диметил-N-2-пиридилэтилендиамин гидрохлорида, хорошая самка — что ещё нужно родианцу, чтобы спокойно встретить старость?.. Сиреневая твилекка словно услышала его мысли: повернулась ото входа, улыбнулась последний раз, — всё той же сладкой, покорной и зовущей улыбкой, — и выпорхнула за порог тамбура. Эта захолустная планетка холодновата, — особенно по родианским меркам, — и без двойных дверей здесь пропадёшь быстро.
И всё же здесь хорошо... хорошо-хорошо. Да, здесь вполне можно осесть, завести дом, частную мастерскую... почему бы и нет: местная война скоро закончится,
всё вернётся в норму, а хорошие механики нужны всем. Детёнышей с твилеккой завести не удастся, но кому они нужны, эти детёныши? Пусть дикари с отсталых фермерских мирков заводят семьи для размножения. А Двуул слишком умный, Двуул знает, что в детёнышах нет никакой выгоды. Не спать ночей, нервничать, наблюдать, как обвисают молочные железы твоих самок... И ведь состаришься — а никто из этих детёнышей-гадёнышей тебе и дыхательную трубу не ополоснёт! Не-ет, Двуул слишком умный. Он знает, что куда полезнее тратить жизнь на себя. Да и не для того ему нужна самка. Двуулу самка нужна для удовольствия. И, — что куда важнее, — для статуса. О, Кавила! Кто мог подумать, что на поверхности всё сложится так фантастически удачно? Вчера — всего лишь не-человеческий контрактник на Имперском корабле, и вдруг теперь — босс огромного ремонтного цеха. Да ещё и с собственной твилеккой впридачу!«Так свезло мне, так свезло», думал Двуул, задрёмывая над верстаком, «просто неописуемо свезло. Утвердился я на этой планетке. Утвердился. Правда, голову всю исполосовали зачем-то немцы, но это заживёт до пришествия Кавилы. Нам на это нечего смотреть».
Он встряхнулся: нет, засыпать пока нельзя, как бы ни было хорошо. Родианцы, — раса гибкая и подтянутая, от хищной своей природы, — часто начинали толстеть, едва им удавалось обрести положение, власть и безопасность. А Двуулу толстеть пока не хотелось. Годика стандартных через два-три — вот тогда можно приступать, тогда уже всё станет совсем хорошо. Цех понемногу прибрать к рукам, приватизировать; поставить отдельный особнячок на берегу — флотские-то выплаты никуда не делись, так и капают. А там и ученички подрастут... смешно: оказался маленький Двуул в учителях. Завёл тетрадочку, для солидности, будто бы мысли умные записывать — а сам каракули рисует; да ведь никто из этих недотёп всё равно не различит!.. Местные техники мало в рот ему не заглядывают, всё стараются освоить инструментарий да подходы к Имперской технике. Буквально бьются за право работать в его, — его! — цехе.
А что толку? «Палач» с орбиты никуда не денется, — уж это-то Двуулу ясно, — а даже Имперская техника не вечная. Закончится — и что земляне тогда будут делать со своими бесполезными навыками, а? Вот, например, новый ученичок — молодой разумный по имени Калашников, по человеческим меркам невысокий, с цепким фронтальным взглядом, с крепкими белыми зубами пантофага. Из униформы выпрыгивает, всё ему интересно. В подражание Двуулу завёл тетрадки, — да не одну, а целых три; древние, бумажные, — и в каждую что-то всё записывает разными цветами. Знания сортирует.
Как будто их можно отсортировать, как будто можно разобраться. Знания — дело особое. Их не сортировать надо, не «понимать» — их только чувствовать.
Может, и нет никаких знаний на самом деле, а один только чувственный опыт. Закроешь глаза, подберёшь присосками синтишёлковую тряпицу — и вдоль ствола, туда-сюда, туда-сюда... хорошо-хорошо. Тут не записывать, тут только за учителем повторять. Тогда, может, чему и научишься. Если присоски из правильного места растут. У Калашникова, — стопроцентного человека, — присосок, конечно, и быть не могло. Зато всё остальное вроде росло верно. Вот только вместо спокойного, вдумчивого повторения за учителем, землянин всё время пытался что-то выдумать.
А что тут выдумаешь? Ничего тут не выдумаешь. Всё уже выдумано, и выдумано хорошо. Дали тебе соленоид, — сегодня вечером в цехе занимались обслуживанием аппаратов авиагруппы, — протри ты соленоид и поставь на место, на штифты. Привезли причальные крюки — возьми ультразвуковой рашпиль и сними накипь: дрянной местный металл не выдерживал общения с титаниумом крюков, крошился и засорял контактные поверхности. Возьми, протри, поставь — вот и всё, что должен уметь техник. Потому что правильный техник — это не творец новых знаний, Кавила упаси, а квалифицированный потребитель готовых.