Наш человек на небе

– Погоди, Алексей Гаврилович, — сказал командующий, отвлекаясь от карты. — Вот как мы поступим.

Маслов мгновенно замолчал: он-то хорошо знал, когда говорить, а когда слушать.

– Наши оперативные планы противнику известны, — сказал Рокоссовский. — Шпиономанию сейчас разводить некогда, но это факт. В чём я уверен — это в стойкости обороны на северном фасе.

– Дмитрий Михайлович дело знает, — согласился начштаба.

– Насчёт южного я не так спокоен — но там и у немцев крупных сил нет.

– Уверен?

– Придётся рискнуть.

Рокоссовский провёл ладонью по столешнице; экран сфокусировался на туровском выступе.

– А вот в чём я совершенно уверен, так это в том, что наши бронетанковые силы они недооценивают.

– Шпионы, — напомнил Маслов, слёту понимая командира и старого друга.

– Одно дело информация, даже достоверная, — возразил Рокоссовский. — Другое — инерция сознания. Не бывает такого, чтобы окружённая группировка вела полноценное стратегическое наступление.

– Мы тут полгода уж сидим, — задумчиво согласился начштаба, — по всем канонам... ни еды, ни горючего — полагаешь, так они считают?

– Может, и не так. Может быть... уверен даже — представляют они себе наши ресурсы; приблизительно, но представляют. Но это если по уму. А подсознательно — не готовы немцы к такому. Психологически.

– Ух ты! — деланно восхитился Маслов. — В психолухи решил податься?

– Такая работа, — без тени улыбки сказал Рокоссовский. — Немцы сильны в первую очередь планированием, и, если план провален, всё может случиться.

 - Гитлер делал ставку на блицкриг... — задумчиво проговорил Маслов.

– А теперь мы наблюдаем, что акцент сместился на авиацию.

– Геринг? Это логично: пришёл к власти, начал в свою дуду дудеть.

– Не знаем мы, кто там сейчас у власти, — признался Рокоссовский. Он был «вхож», — увы, пока лишь по голосвязи, — в Ставку и имел доступ к последним разведывательным и дипломатическим данным — вот только о положении в рейхе Ставка и сама толком не знала. Капитализм — общество лжи: поставят какого-нибудь простофилю в президенты или канцлеры, а кто там на самом деле правит — поди разбери. Не постучишься ведь в эту их канцелярию: «кто тут, к примеру, в фюреры крайний?..» В дверь постучали.

– Пожалуйста! — отозвался Константин Константинович.

– Товарищ генерал-лейтенант, — извиняющимся тоном сообщил адъютант, просовывая голову в образовавшийся проём. — К Вам тут докторица, товарищ Гесура. Товарища Маслова ищет.

– Что ж делать — просите.

Рокоссовский повернулся к начштаба и открыл рот.

– И не подумаю, — опередил его Маслов. — Пусть здесь колет, а в санчасть не пойду.

– Генерал Маслов! — по-русски воскликнула инопланетянка, вплывая в помещение. Жуткий её акцент почему-то лишь добавлял укоризненности тону.

– Проходите, товарищ Гесура, — сказал Рокоссовский, — здравствуйте. Здесь болящий, отсюда уж не сбежит.

– Спасибо, — сказала докторица, поставив на пол увесистый медицинский саквояж. — Извините. Пожалуйста.

Вывалив на генералов свой практически полный запас земных слов, докторица сиренево улыбнулась Рокоссовскому, — сверкнули острые треугольные зубки, — и грациозным движением вскинула шприц. Маслов скорбно закатал рукав; докторица насмешливо покачала головными щупальцами.

– Ненавижу докторишек, — трагическим шёпотом сообщил Алексей Гаврилович, приспуская галифе и опираясь на стол.

Командующий деликатно отвернулся.

– Уф, — сказал Маслов. — Я тут подумал: прав ты, Костя — с этой стороны немцы и в самом деле стратегического удара ждать не могут. Твилекка накрыла иглу колпачком, спрятала шприц в нагрудный карман и, снова улыбнувшись Рокоссовскому, выскользнула за дверь. Константин Константинович дождался, пока Маслов приведёт в порядок штаны, — Маслов сей вопрос не затягивал, — и повернулся к карте.

– Могут, — сказал он, очерчивая пальцем широкую дугу от Луцка до Вильно, — и ожидают. Только не стратегического. А отвлекающего.

– Василевский? — спросил Алексей Гаврилович.

– И Конев. С нами не сравнить, согласен?

 - Да понятно. На месте немцев... прав, прав: я бы тоже решил, что наше наступление — обманка. Что предлагаешь?

– Предлагаю всё же обозначить удар, тем самым подтвердив ожидания противника. Только не на Лиду, а на Луцк. Оборона у немцев сейчас должна быть рассредоточена; создадим давление — начнут перебрасывать части с северо-запада, оголят направление на Лиду...

– Не хватит у нас резервов, — сказал Маслов после продолжительного молчания.

– Снимем с Речицы.

– А танки?

Рокоссовский хмыкнул:

– Тут сложнее. Но. В прорыв на южном направлении мы ведь не собираемся. Значит, действовать будем на своём поле, притоптанном. Значит, побитую технику станем вытаскивать, чинить и — снова в бой.

– Исключено, — сказал начштаба. — Такой объём ремонтов — ни в жизнь не потянем.

– А, — сообразил Константин Константинович, — да ведь ты болел... К нам тут товарищ Патон прибыл, академик из Киева. И с ним бригада ремонтников с тагильского завода. Сварочные аппараты у них — просто чудо.

– Это... это же просто чудо!

– Да, — согласился Каммхубер. — Сегодня просто праздник какой-то. Вот что фон Белову импонировало в новом шефе — так это готовность откликаться на чужой восторг. Хотя, вообще-то, старине Николаусу в старине Йозефе нравилось всё — просто надо же хвалить предметно, указывая конкретные достоинства и недоста... хотя, вообще-то, откуда у Каммхубера недостатки? Нет у него недостатков. А если и найдутся какие-нибудь — так ведь совсем незначительные, и думать о подобной ерунде мы не станем. Фон Белов искренно восторгался своим Фюрером.

Сам Каммхубер склонностью к сильным проявлениям чувств не отличался — но зато и подчинённым не мешал. Если Гитлер полыхал собственной страстью, — и заставлял всех вокруг разделять его энтузиазм, — то Йозеф поддерживал чужой огонь; и ведь вроде бы никого ни к чему не принуждал — но всякий раз получалось, что огонь этот распространяется именно в нужном Каммхуберу направлении.

Важнейшее качество, если вдуматься: один ведёт, иногда тащит тебя за собой — другой позволяет идти своим ходом, добровольно и с песнями; вот только конечная точка маршрута давно обозначена, и свернуть не удастся. Взять хоть Шпеера. Отродясь миляга Альберт не нашивал нацистской формы, вечно вышагивал в своих щегольских костюмах — а тут вдруг заявился в мундире. Подумать только: ведь Шпеер был едва ли не единственным человеком в Рейхе, кто имел бы право назвать себя другом Гитлера — если допустить, что у Гитлера вообще могли иметься друзья. Даже с вернейшим из адъютантов бывший фюрер не находился в такой близости... Но вот: и месяца не прошло, как Шпеер поменял фасон.