Наша навсегда

— А дальше как быть? — спрашиваю я растерянно.

— Ей необходим постоянный досмотр, — объясняет врач, — оформление инвалидности, пенсии и прочее. Конечно, восстановление возможно, но все требует времени, колоссального внимания, постоянного, подчеркиваю, нахождения рядом. И денег, естественно.

Из здания больницы выхожу оглушенной. Вообще не понимающей, что делать дальше.

Уехать я теперь точно не смогу, по крайней мере, пока полностью не устрою маму, не буду уверена, что она получает лечение и досмотр. И оформлять инвалидность… Это как? Что делать?

Приходит в голову мысль, что Тошка тут точно помог бы.

Он многие житейские проблемы на себя брал. И решал.

Я поняла, насколько много его было в моей жизни, только когда съехала от него. В первое время в постоянном стрессе ходила от свалившихся на плечи повседневных задач, на которые уходило огромное количество денег.

А деньги мне давал Тошка.

Потом я вышла на работу, но он все равно давал деньги. И я знала, что он все мои траты видит. И, если я что-то не успевала, забывала, например, то он меня подхватывал. Оплачивал коммуналку, когда я забывала снять показания счетчика, обновлял счет на карте для метро, на телефоне, и так далее.

Сейчас я все уже делаю сама, научилась и привыкла. И деньги от него не принимаю уже год почти.

И это его, кстати, бесит.

Он искренне считает, что я плохо живу, плохо питаюсь, и в последнюю нашу встречу долго смотрел на мои короткие волосы и молчал.

А потом спросил:

— Зачем?

Я отговорилась тем, что надоели волосы, что-то легкомысленно болтала… Ну не рассказывать же ему, что волосы я обстригла сама, ночью, проснувшись от жуткого кошмара, что меня утягивают на дно водоросли, обмотавшиеся вокруг шеи. И душат.

Я вскочила, задыхаясь от ужаса, кинулась в ванную комнату и обстригла волосы.

А потом долго смотрела на себя в зеркало, удивляясь обнажившейся тонкой шее, ставшим еще больше и глубже глазам и невероятной легкости в голове.

Это было странное ощущение. Словно огромную тяжесть носить, носить, не замечая уже этой тяжести. А потом ее скинуть.

И почувствовать себя живой и свободной.

Я той ночью так и не уснула, села за компьютер и начала писать.

И строчки ложились сами собой, словно не я их писала, а кто-то свыше диктовал.

Наверно, именно это было каким-то переломным моментом.

Я рассеянно трогаю свои волосы, никак не искоренив пока что привычку зачесывать их назад, словно длинные они еще, тяжелые.

Трогаю мягкие кудряшки, снова чуть-чуть удивляясь.

У меня, оказывается, немного волнистые волосы. На длине это было незаметным, они под тяжестью своей распрямлялись. А сейчас кончики красиво лежат чуть ниже шеи, подвиваются. И челка, которую я вчера убрала назад, пряча волосы в гульку, сейчас свободно падает и закрывает лицо ниже бровей.

Вчера я ощущала себя очень плохо: после дороги и встречи с мамой, тяжелой эмоциональной встряски. И выглядела очень плохо.

А сегодня… Сегодня меня точно никто не узнал бы…

— Вася? — тихий вопрос заставляет вздрогнуть, — Вася…

Поворачиваюсь и смотрю растерянно на еще один привет из прошлого и думаю, что как-то людно тут, в больнице…

Или мне так везет?

22

— Вася… — Маринка, вообще не изменившаяся, все такая же симпатичная, стройная и жизнерадостная, стремительно подходит ко мне, порывисто обнимает, — Вася, боже! Это реально ты! Ты!

Я только ресницами хлопаю изумленно.

Столько эмоций!

А когда мне было плохо, как-то никто мне не помог… Кроме Тошки.

Никто даже не поинтересовался, что со мной.

И на мои звонки не ответил.

Она не ответила.

Ни на один.

— Привет, — говорю я просто потому, что надо что-то сказать. Мы же были подругами, да?

— Ты что здесь?.. — Маринка отрывается от меня, но рук не убирает, сжимает за плечи, словно боится отпустить, — ты давно приехала? Одна? С мужем?

То есть, насчет мужа в курсе? Откуда?

— Одна. К маме.

— О… Что-то случилось? — на лицо Маринки набегает тень. Сочувствует?

— Да, инсульт… Как у тебя дела? — перевожу я тему на более прозаичную и отвлеченную. И без того много уже наговорила, хватит.

— Хорошо, — немного растерянно отвечает Маринка, — я замужем, сыну четыре года скоро…

— Хорошо, я рада за тебя, — киваю я. Я и в самом деле рада. У моей бывшей подруги все отлично, это видно.

Когда женщину любят, она цветет.

Маринка цветет.

А я…

— Ну пока, мне пора, — прощаюсь я и разворачиваюсь в сторону стоянки такси.

— Пока… — еще более растерянно говорит Маринка.

Я уже отхожу от нее на пару метров, когда она окликает:

— Подожди!

Черт… Ну что тебе еще от меня надо?

Не хочу я разговаривать сейчас! Не хочу знать, почему вы все так резко от меня отвернулись! Может, все, что случилось, вообще игра какая-то была? Или у меня от времени исказилось что-то в памяти? Я же усиленно старалась не вспоминать. Вот и забыла, на самом деле.

— Подожди! — Маринка догоняет меня, решительно заступает дорогу. Она чуть выше меня ростом, и выглядит сейчас серьезно настроенной на разговор.

Стою, глядя ей в лицо.

Спокойно и равнодушно. Я хорошо играю. Научилась.

— Ответь мне, Вась… — Маринка щурится напряженно, — почему ты так… Сделала?

— Как именно? — удивленно спрашиваю я, — ты о чем вообще?

— Я о твоем отъезде, Вась, — говорит Марина, — не строй из себя дуру.

— Это ты что-то строишь, — отвечаю я, — и я не пойму, что и зачем.

— То есть, нормально поговорить не хочешь, так?

— Получается, что так.

Я обхожу ее, иду дальше. И почему-то ком в горле. Я, все же, слабая. И нервы ни к черту. Малейшая нагрузка выбивает из сети.

— Все, да? — кричит Маринка мне вслед, — это все?

Пожимаю плечами, не останавливаясь.

Все.

— Хорошая ты подруга, Вася, — доносится до меня голос Маринки, злой и обиженный, — отличная просто!

И меня это цепляет, да так сильно, что разворачиваюсь и иду обратно.