Наша навсегда
Шрифт:
Перед глазами все плывет, я с трудом удерживаюсь, чтоб не свалиться со стула, приходится хвататься за край столешницы, и внимание в глазах Марины сменяется беспокойством:
— Вася! Мать твою! Вася! Так…
Она вскакивает, наливает мне воды, забирает стакан с вином.
— Пей! Мелкими глотками. Спокойно. Черт меня дернул… Вася! Не вздумай тут падать!
Я пью воду, бездумно глядя перед собой и толком не понимая даже еще услышанного. Не осознавая.
Зона…
Так вот они о чем намеками говорили… А я не поняла. И не захотела понять. Но почему? Они же… У них же туса
— Почему, Марин? — выдавливаю я невнятный вопрос. Кашляю натужно. В горле дерет, и Марина силой заставляет выпить еще воды.
— Что, почему? В зону? Пей, давай! Там букет был полный, Тигрик говорил… Наркота, фальшивые бабки, оружие. Тачка ворованная, вроде. Знаешь, я не вдавалась, если честно. Я тогда в ахере была от тебя, в основном. Потому что у вас, вроде, такая была любовь, такие чувства, а ты в один день всех кидаешь и выходишь замуж! И за кого! За Весика! Это вообще кринж был, Вась! Весь универ в шоке ходил!
— Но я не выходила за него замуж! — нахожу я в себе силы оборвать этот поток бреда, и добавляю самокритично, — тогда, по крайней мере… Постой. А Лис? Лис почему ему не помог? У него же отец…
— А Лис с ним попал, — усмехается грустно Марина, — их в одной тачке приняли. И раскатали.
— И он тоже… В зону? — вздрагивает мой голос.
А перед глазами — хищная улыбка Лиса, и его слова грубые: “Повторяю свои прошлые ошибки. Верю тебе, разговариваю с тобой. Оправдываю тебя. А надо по-другому. И тогда тоже по-другому надо было. Но я же дебил… Был. А теперь нет.”
И потом жестко: “Я тебя сначала выебу, а потом буду разговаривать”.
Тогда мне его слова показались жутко мерзкими и обидными. Незаслуженно обидными. А теперь?
Выходит, он считал, что я… Заслужила?
Мои размышления прерываются громким стуком, а затем не менее громким криком из гостиной, где смотрит мультики маленький Михо.
Мы с Мариной, даже не переглядываясь, несемся туда.
И затем десять минут успокаиваем потянувшегося за кошкой на экране и свалившегося с дивана в мягкий пушистый ковер мелкого.
Плачет он не от боли, а потому, что по пути уронил еще и какую-то деревянную лошадку и испугался громкого звука.
После я сижу с Михо, держу его на коленях, а Марина разговаривает в другой комнате с Тигром.
Возвращается, забирает у меня сына, несет на кухню, чтоб утешить сладким хычином.
И все то время, пока мы возимся с ребенком, болтаем на отвлеченные темы, словно договорившись оставить историю заключения Камня и Лиса на потом, у меня набатом в голове стучат слова Марины: “Зона, ментовка, зона, ментовка, зона, зона, зона…”. И глаза Камня перед внутренним взором. Темные и тяжелые. И оскал Лиса, жесткий и болезненный.
Все не так, как я думала! Все совсем-совсем не так!
А как?
— Ничего, скоро папа придет, заберет его, — говорит Марина, — и мы поболтаем.
— А Тигр… — осторожно спрашиваю я, — он не будет против… меня?
— Ну, он, конечно, на тебя злился, — вздыхает дипломатично Марина, — да они все злились, Вась, ты должна их понять… Тут такое случилось, а ты именно в этот момент… Они же не в курсе были,
что ты не знала про ментов. Многие в универе решили, что ты испугалась и сбежала. Бросила Камня.— И ты так думала? — с дрожью в голосе спрашиваю я. И по глазам Марины вижу: да, тоже так думала.
Боже…
Какой же тварью я выгляжу в глазах всех, кто меня знал! Кто хорошо ко мне относился! Кто переживал за меня, помогал мне! Маринка, Тигр… А Колесник с ребятами?
Старательно не думаю о главных людях, уверенных, что я — тварь, предательница.
Им в глаза я теперь смотреть вообще не смогу. Никогда.
И объяснить все… Да что объяснять? То, что была не в себе, когда сбежала? То, что опомнилась только через неделю, в Москве? Тошка меня усиленно успокоительными тогда пичкал. И ни на шаг не отходил, боялся, что я что-нибудь с собой сделаю, настолько в пограничном состоянии я была. Или он… Другого боялся? И чем именно он меня кормил тогда? Только ли успокоительными?
То время мне помнится крайне смутно, да и не люблю я его вспоминать. Больно очень. До сих пор отголоски этой боли бьют по сердцу.
И вот теперь, оказывается…
Нет. Не объяснишь тут ничего. И не вернешь ничего. Надо уезжать. Как можно скорее. Устроить маму в хоспис и ехать. Прочь из этого города!
Прошлое надо оставлять в прошлом.
Я слышу, как открывается входная дверь.
— О, Тигрик мой! Михо, папа пришел! — Марина подхватывает замурзанного хычином Михо на руки и идет в прихожую.
И я следом, планируя только поздороваться и уйти, если увижу, что Тигр недоволен тем, что я у него в гостях. В конце концов, с Мариной мы и на нейтральной территории пересечемся…
И замираю у входа в коридор. Соляным столбом застываю.
Потому что Тигр пришел не один…
28
Прихожая у Марины огромная, даже не прихожая скорее, а вестибюль. Но мне внезапно кажется в ней настолько мало места, что воздуха не хватает. И фигуры огромных мужчин у порога плывут, теряя четкость очертаний.
Тигр, подхвативший на руки радостного сына и целующий тянущуюся к нему жену, занимает совсем немного моего внимания. Вообще не занимает, можно сказать.
В отличие от другого.
Высоченного, широкоплечего, огромного.
Мы виделись буквально недавно, но сейчас мне кажется, что Лешка Каменев стал еще больше. И еще массивней.
Он смотрит на меня, никак не реагируя на окружающий его шум: на приветствие Маринки, на писк Михо, судя по всему, отлично знакомого с гостем, на бубнеж Тигра…
Лешка только меня видит.
И я вижу только его.
Появление его именно сейчас, именно в это мгновение рядом неожиданно и полностью выбивает из колеи.
Я не успеваю сосредоточиться, не могу ничего придумать, чтоб сказать, не помню, что хотела сделать только что.
В голове лишь слова Марины про зону и срок.
И флешбеками — наше прошлое, прощальные поцелуи парней… Последняя наша встреча с ними.
И настоящее: адреналин, страх, непонимание… И что-то темное, жуткое, по-прежнему сковывающее нас троих.