Наша навсегда

— Потом договорим, малышка, — мягко урчит Лис, щуря плутовские довольные глаза.

Камень только усмехается, поддерживая позицию друга.

— Сейчас! — давлю я тоном, отступаю по кровати еще назад и, упершись задницей в изголовье, складываю руки на груди. И, видя, что меня не слушают, добавляю отчаянно, — еще шаг, и я отсюда уйду! Понятно?

Парни тормозят, наверно, осознав, что я вообще не шучу, переглядываются.

И затем Лис со вздохом выдает:

— Умеешь ты обломать кайф, малышка… Ладно, сейчас скажешь все, что хотела, а потом мы с Камешком тебя трахнем.

— Во-первых, я не буду этим заниматься в доме твоего отца, — тут же обламываю я его мечты и, заметив, что Лис пытается возразить, повышаю голос, — и, во-вторых, это я вас буду слушать, а не вы меня.

Сумев таким образом привлечь нужное внимание и настроить на другой лад, я сажусь по-турецки прямо на кровати, подтягиваю подушку к груди, обнимаю ее и сурово смотрю на парней.

Они снова переглядываются, словно ведя безмолвный, лишь им одним понятный диалог.

И, в итоге, придя к какому-то решению, следуют моему примеру.

То есть, садятся на кровати, в изножье.

И, после небольшой паузы, убедившись, что я реально не собираюсь ничего говорить, а собираюсь слушать, Лис вздыхает:

— Малышка, ты думаешь, отец не в курсе про наши отношения? Ты же слышала, что он говорил про сауну? Поверь мне, ему глубоко пофиг…

— Мне не пофиг, — обрываю я его, — я не буду этим заниматься тут. И вообще, сейчас не время и не место.

После моего спича Лис какое-то время молчит, щурится на меня, а затем усмехается:

— Изменилась ты… То прежняя сладкая малышка, то стервочка.

— Учили хорошо, — говорю я, — прежняя Вася бы давно загнулась. А стервочка живая все еще.

— Это точно… — осматривает меня Лис внимательно, словно что-то новое во мне рассмотрев, — я еще, когда ты меня у дома жестко отшила, впечатлился. Расскажешь, как так получилось, малышка? Подробно. Чтоб мы потом могли с твоим бывшим мужем предметно поговорить?

— Кстати, — подает голос Камень, все это время молча изучающий меня своими невозможными черными глазами, — ты так и не сказала, каким образом ты с ним не спала? Он что, евнух? Или наглухо ебанутый?

— Второй вариант скорее, — авторитетно выдает Лис, — а скоро и первый будет актуален.

— А меня выслушать? Или уже все для себя решили? — врываюсь я в их беседу, — и вообще, это — вопрос второй категории. Мне скрывать нечего, расскажу, конечно, тем более, что ничего такого особенного тут нет. После случившегося, я физически не могла выносить чужие касания. А Тошка, что бы про него мы ни узнали, не насильник. Он ждал. И терпел. А потом и не ждал, и не терпел. Переключился на более легкие варианты. Это если вкратце. И теперь я хочу знать, что вы планируете делать с Тошкой?

Парни снова переглядываются. И молчат.

Это молчание куда страшнее любых разговоров, потому я, чуть вздрогнув от пробежавших по коже мурашек, решительно говорю:

— Я с ним сама поговорю.

— Нет!

— Нет уж!

Рычание Камня сплетается с жестким шипением Лиса, но я только кулаки сжимаю и хмурюсь:

— Мне надо знать, для чего он так сделал! Понимаете? Надо!

— Потому что тварь конченная, — говорит Лис презрительно, — и нехрен даже выяснять мотивы. Надо выяснить все факты, а потом с ним разобраться.

— И как вы с ним разбираться планируете? — снова настойчиво уточняю я.

— Тебя это не должно волновать, маленькая.

— Должно! Он не чужой мне!

— О да… — раздраженно скалится Камень, — очень близкий! Блядь!

— Близкий! — вскидываю я подбородок, — он мой друг детства! И мне надо знать, почему он поступил именно так! Может, у него есть мотивы для этого!

— Не может быть никаких мотивов для такого, малышка, — Лис, уже раздражаясь, повышает голос и лупит кулаком по кровати, — не может! Он — крыса и тварь! Он подставил нас с Камнем, пять лет жизни забрал! С тобой разлучил! Тебя увез и делал что-то с тобой! И еще и, сучара, друг против друга нас настроил! Ты хоть представляешь, что я подумал, когда отец мне телефон кинул с твоей с ним фоткой? И подписью о том, что вы вместе? Ты знаешь, что я сдохнуть хотел? И что первые три года сознательно в самую глухую жопу лез, потому что думал, что так легче будет! Раз — и все! Все! Не болит! А оно болело! Оно — пиздец, как болело!

Лис, задыхаясь, говорит все громче и громче, а я не могу оторвать взгляда от его блестящих острых глаз. Каждое слово — болью, острой пикой в грудь мне!

— Ты думаешь, мы тут кайфовали без тебя? Именно так ты и думала, да? А ты сама, малышка… Ты сама не подыхала без нас, а? Зная, что мы — скоты, бросившие тебя? Что мы с телками развлекались, пока ты там мучилась?

Лис воспаленно смотрит на меня, и я киваю. Он прав. Подыхала. Каждую минуту. Забывалась в мыслях, блокировала воспоминания, переключалась на другое… И подыхала. Каждую гребаную минуту.

Я только недавно дышать начала, а не умирать. Только рядом с ними.

Странно, что осознается это лишь теперь.

— А как ты думаешь, себя чувствовал Камешек в тюряге, а? — голос Лиса падает до шепота, он подается вперед, опираясь на сжатые добела кулаки, смотрит на меня, лихорадочно облизывает губы и продолжает, — он не говорит. Он, наверно, не скажет… Оратор, блядь. Камешек, — поворачивается Лис к Камню, реально сейчас похожему на глыбу гранита, темную и давящую, — ты как? Кайфовал в тюряге, а? Может, понравилось тебе? Отец тебе по лайту сделал, я знаю…

— Лайт… — Камень смотрит вниз, на свои грубые ладони, лежащие на темном покрывале, падают слова тяжелыми осколками, — лайт, да… Сначала одиночка, потому что карцер… За хорошее поведение. Потом — предложение от одного… На бои на смерть. Мне было похуй. Я пошел. Мне братья с воли присылали пару раз фотки. Твои, маленькая. С ним. И я радовался, что у тебя все хорошо. Я никогда тебя не обвинял.

— А я обвинял! — еще ближе подается ко мне Лис, — обвинял! Я хотел вернуться… — снова шепчет он, — хотел тебя найти, Вася… И наказать. За то, что шкура. За то, что такая же, как все. За то, что моя жизнь… оказалась иллюзией. Хренью, которую сам себе придумал… Я хотел тебя наказать. А потом забрать себе. Навсегда. Потому что, малышка, я так сильно в тебя влип, что плевать было, что ты — шкура. И что под другим кончаешь. И что нас с Камешком предала. В самый сложный момент. Главное, что ты со мной была бы. По своей воле. Или не по своей. Похуй. Зацени, как я ебнулся, малышка?

Я молчу.

Я просто не знаю, что сказать, как отреагировать.

Я тону в эмоциях.

В них.

В их жадных болезненных взглядах и тяжелом, лихорадочном дыхании.

Мне самой сейчас больно дышать.

Лис говорит. Камень молчит. А лучше бы проклинал! Потому что его согласное молчание говорит куда ярче всех на свете слов.

Они умирали без меня.

Они меня ненавидели.

Пусть Камень говорит, что нет. Но я же вижу. Я же понимаю.

Мы одинаковые с ними. Боже, как так получилось? Как притянулись мы, такие разные и такие одинаковые? Как сплелись друг с другом?