Наши за границей

— Да плачь. Чортъ съ тобой!

Жена слезливо заморгала глазами. Купецъ проталкивалъ ее впередъ.

— Пассъ! — возгласилъ жандармъ и загородилъ ей дорогу.

— Глаша! Что онъ говоритъ? Чего ему нужно? — спрашивалъ у жены купецъ.

— Отстань. Ничего не знаю.

— Пассъ! — повторилъ жандармъ и протянулъ руку.

— Ну, вотъ извольте видть, словно онъ будто въ винтъ играетъ: пассъ, да пассъ.

— Отдайте свой паспортъ. Онъ паспортъ требуетъ, — сказалъ кто-то по-русски.

— Паспортъ? Ну, такъ такъ-бы и говорилъ, а то — пассъ да пассъ… Вотъ паспортъ.

Купецъ отдалъ паспортъ и проскользнулъ сквозь двери. Жену задержали и тоже требовали паспортъ.

— Глаша! Чего-жъ ты?.. Иди сюда… Глафира Семеновна! Чего ты стала? — кричалъ купецъ.

— Да не пускаютъ. Вонъ онъ руки распространяетъ, — отвчала та. — Пустите-же меня! — раздраженно рванулась она.

— Пассъ! — возвысилъ голосъ жандармъ.

— Да вдь я отдалъ ейный паспортъ. Жена при муж.. Жена въ моемъ паспорт… Паспортъ у насъ общій… Это жена моя… Послушайте, херъ… Такъ не длается… Это безобразіе… Ейнъ паспортъ. Ейнъ паспортъ на цвей, — возмущался купецъ.

— Я жена его… Я фрау, фрау… А онъ мужъ… Это мой мари… монъ мари… — бормотала жена.

Наконецъ ее пропустили.

— Ну, народъ! — восклицалъ купецъ. — Ни одного слова по-русски… А еще, говорятъ, образованные нмцы! Говорятъ, куда ни плюнь, везд университетъ или академія наукъ. Гд-же тутъ образованіе, спрашивается?! Тьфу, чтобы вамъ сдохнуть!

Купецъ плюнулъ.

II

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, запыхавшіеся и раскраснвшіеся, сидли уже въ прусскомъ вагон. Передъ ними стоялъ нмецъ-носильщикъ и ждалъ подачки за принесенные въ вагонъ мшки и подушки. Николай Ивановичъ держалъ на ладони горсть прусскихъ серебряныхъ монетъ, перебиралъ ихъ другой рукой и ршительно недоумвалъ, какую монету дать носильщику за услугу.

— Разбери, что это за деньги! — бормоталъ онъ. — Одн будто-бы полтинники, а другія, которыя побольше, такъ тоже до нашего рубля не хватаютъ! Потомъ мелочь… На однхъ монетахъ помчено, что десять, на другихъ стоитъ цифирь пятьдесятъ, а об монетки одной величины.

— Да дай ему вотъ въ род полтины-то! — сказала Глафира Семеновна.

— Сшутила! Давать по полтин, такъ тоже раздаешься. Эдакъ и требухи не хватитъ.

— Ну, дай маленькихъ монетъ штучки три.

— Въ томъ-то и дло, что он разныя. Одн въ десять, другія въ пятьдесятъ, а величина одна. Да и чего тутъ десять, чего пятьдесятъ? Бда съ чужими деньгами!

Онъ взялъ три монетки по десяти пфенниговъ и подалъ носильщику. Тотъ скривилъ лицо и подбросилъ монетки на ладони.

— Неужто мало? Вдь я три гривенника даю, — воскликнулъ Николай Ивановичъ и далъ еще десять пфенниговъ.

Носильщикъ плюнулъ, отвернулся и, не приподнявъ шапки, отошелъ отъ вагона.

— Вотъ такъ нмецкая морда! Сорокъ ихнихъ копекъ даю, а онъ и этимъ недоволенъ. Да у насъ-то за сорокъ копекъ носильщики въ поясъ кланяются! — продолжалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ жен.

— А почемъ ты знаешь, можетъ быть, ихнія копйки-то меньше? — сказала та и прибавила:- Ну, да что объ этомъ толковать! Хорошо, что ужъ въ вагоны-то услись. Только, въ т-ли мы вагоны сли? Не ухать-бы куда въ другое мсто, вмсто Берлина-то?

— Песъ ихъ знаетъ! Каждому встрчному и поперечному только и твердилъ, что Берлинъ, Берлинъ и Берлинъ. Вс тыкали перстами въ этотъ вагонъ.

Николай Ивановичъ высунулся изъ окна вагона и крикнулъ:

— Эй! херъ кондукторъ! Берлинъ здсь?

— О, jai mein Herr, Berlin.

— Слышишь? Около русской границы и то по-нмецки. Хоть-бы одна каналья сказала какое-нибудь слово по-русски, кром жида-мнялы.

— Ну, вотъ съ жидами и будемъ разговаривать. Вдь ужъ жиды наврное везд есть.

— Да неужто ты, Глашенька, окромя комнатныхъ словъ, никакого разговора не знаешь?

— Про ду знаю.

— Ну, слава Богу, хоть про ду-то. По крайней мр, голодомъ не насидимся. Ты про ду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мр, поняла-ли, что нмецъ въ таможн при допрос-то спрашивалъ?

— Да онъ только про чай да про табакъ съ папиросами и спрашивалъ. Te, табакъ, папиросъ…

— Ну, это-то и я понялъ. А онъ еще что-то спрашивалъ.

— Ничего не спрашивалъ. Спрашивалъ про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу, — продолжала жена. — Думаю, ну какъ ползетъ въ плать щупать.

— А гд у тебя чай съ папиросами?

— Въ турнюр. Два фунта чаю и пятьсотъ штукъ папиросъ для тебя.

— Вотъ за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и съ чаемъ, и съ папиросами. А то Федоръ Кирилычъ вернулся изъ-за границы, такъ сказывалъ что папиросы ихнія на манеръ какъ-бы изъ капустнаго листа, а чай такъ брандахлыстъ какой-то. Вотъ пиво здсь — уму помраченье. Я сейчасъ пару кружекъ опрокинулъ — прелесть. Бутерброды съ колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.

— Колбасная-то колбасная, да кто ихъ знаетъ, изъ чего они свои колбасы длаютъ. Можетъ быть, изъ кошекъ да изъ собакъ. Нтъ, я ихъ бутербродовъ сть не стану. Я своихъ булокъ захватила и у меня сыръ есть, икра.

— Нельзя-же, душечка, совсмъ не сть.

— Колбасу? Ни за что на свт! Да и вообще не стану сть ничего, кром котлеты или бифштекса. У нихъ, говорятъ, супъ изъ рыбьей чешуи, изъ яичной скорлупы и изъ сельдяныхъ головъ варится.

— Ну?!..

— Я отъ многихъ слышала. Даже въ газетахъ читала. А нашъ жилецъ-нмецъ настройщикъ, что въ папенькиномъ дом живетъ… Образованный нмецъ, а что онъ стъ вмсто супа? Разболтаетъ въ пив корки чернаго хлба, положитъ туда яйцо, сваритъ, вотъ и супъ. Намъ ихняя кухарка разсказывала. «Они, говоритъ, за об щеки дятъ, а мн въ глотку не идетъ. Я, говоритъ, кофейными переварками съ ситникомъ въ т дни питаюсь». Я и рыбу у нихъ въ Нметчин сть не буду.

— Рыбу-то отчего? Вдь ужъ рыба все рыба.

— Боюсь, какъ-бы вмсто рыбы зми не подали. Они и змй дятъ, и лягушекъ.

— Это французы.

— И французы, и нмцы. Нмцы еще хуже. Я сама видла, какъ настройщицкая нмка въ корзинк угря на обдъ съ рынка тащила.

— Такъ угря-же, а не змю.

— Та-же змя, только водяная. Нтъ, я у нихъ ни рыбы, ни колбасы, ни супу — ни за что на свт… Бифштексъ, котлета, булки. Пироги буду сть, и то только съ капустой. Яйца буду сть. Тутъ ужъ, по крайней мр, видишь, что шь настоящее.

— У нихъ и яйца поддльныя есть.

— Да что ты! Какъ-же это такъ яйца поддлать?

— Въ искусственной алебастровой скорлуп, а внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читалъ, что поддлываютъ.

— Тьфу, тьфу! Кофей буду пить съ булками.

— И кофей поддльный. Тутъ и жареный горохъ, и рожь, и цикорій.

— Ну, это все-таки не поганое.

— А масла у нихъ настоящаго и нтъ. Все маргаринъ. Вдь мы съ нихъ примръ-то взяли. Да еще изъ чего маргаринъ-то…

— Не разсказывай, не разсказывай!.. — замахала руками жена. — А то я и ничего жаренаго сть не стану.