Наши за границей

Поздъ тихо тронулся.

— По нмецкой земл демъ. Въ царство пива и колбасы насъ везутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ.

III

Поздъ стрлой мчался отъ Эйдкунена по направленію къ Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительныя станціи, останавливаясь только на одну или дв минуты передъ главными станціями. Передъ окнами вагоновъ мелькали, какъ въ калейдоскоп, каменныя деревеньки съ фруктовыми садами около домиковъ, гладкіе, какъ языкомъ вылизанные, скошенные луга и поля, вычищенныя и даже выметенныя рощицы съ подсаженными рядами молодыми деревцами, утрамбованныя проселочныя дорожки, перескающія подъ мостами желзнодорожное полотно. На одной изъ такихъ дорогъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна увидала повозку, которую везли дв собаки, и даже воскликнули отъ удивленія.

— Смотри-ка, Глаша, на собакахъ бочку везутъ. Вотъ народъ-то!

— Вижу, вижу. Бдные псы! Даже языки выставили, до того имъ тяжело. Я мужчина идетъ сзади, руки въ карманы и трубку куритъ. Стало быть, здсь нтъ общества скотскаго покровительства?

— Стало быть, нтъ, а то-бы ужъ членъ общества сейчасъ этой самой трубк награжденіе по затылку сдлалъ; какое ты имешь собственное право скота мучить! Ну, народъ! Собаку, и вдругъ въ телжку запречь! Поди-ка, выдумай кто другой, кром нмца! У насъ это происшествіе только въ цирк, какъ фокусъ показывается, а здсь, извольте видть, на работ… Правду говорятъ, что нмецъ хитеръ, обезьяну выдумалъ.

— Да, можетъ быть, и это какой-нибудь поярецъ или акробатъ съ учеными собаками по дворамъ шляющійся.

— Нтъ. Тогда съ какой-же стати у него бочка на телжк и корзина съ капустой? Просто это отъ бдности. Лошадь кормить нечмъ — ну, и ухищряются на собакахъ… Вонъ и еще на собакахъ… Солому везутъ. Какъ ихъ на котахъ не угораздитъ возить!

— Погоди. Можетъ быть, и запряженныхъ котовъ увидимъ.

И опять чистенькія деревеньки съ черепичными крышами на домахъ, съ маленькими огородиками между домовъ, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстриженной, а въ этихъ огородахъ женщины въ соломенныхъ шляпкахъ съ лентами, копающіяся въ грядахъ.

— Смотри-ка, смотри-ка: въ шляпкахъ, и на огородахъ работаютъ! — удивлялась Глафира Семеновна. — Да неужели это нмецкія деревенскія бабы?

— Должно быть, что бабы. Карлъ Адамычъ сказывалъ, что у нихъ деревенскія бабы въ деревняхъ даже на фортепіанахъ играютъ, а по праздникамъ себ мороженое стряпаютъ, — отвчалъ Николай Ивановичъ.

— Мороженое? Да что ты! А какъ-же у насъ разсказываютъ, что нмцы и нмки съ голоду къ намъ въ Россію дутъ? Вдь ужъ ежели мороженое…

— Положимъ, что отъ мороженаго въ брюх еще больше заурчитъ, ежели его одного нажраться. Да нтъ, не можетъ быть, чтобы съ голоду… Какой тутъ голодъ, ежели въ деревняхъ — вотъ ужъ сколько времени демъ — ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенныхъ крышъ не видать. Просто-на-просто нмецъ къ намъ детъ на легкую работу. Здсь онъ гряды копаетъ, а у насъ прідетъ — сейчасъ ему мсто управляющаго въ имніи… Здсь бандуристъ какой-нибудь и. по трактирамъ за пятаки да за гривенники играетъ, а къ намъ прідетъ — настройщикъ и сейчасъ ему по полтора рубля за настройку фортепіанъ платятъ.

И опять нмки въ шляпкахъ и съ граблями. На этотъ разъ он стояли около пожелтвшаго дуба. Одна нмка сбивала граблями съ втвей дуба желтый листъ, а другая сгребала этотъ листъ въ кучки, запасая матеріалъ для листовой земли.

— И на что имъ этотъ желтый листъ понадобился? Вишь, какъ стараются собирать! — удивлялась Глафира Семеновна.

— Нмецъ хитеръ… Почемъ ты знаешь: можетъ быть этотъ листъ въ какую-нибудь ду идетъ, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Можетъ быть, для собакъ-то вотъ этихъ, что телги возятъ, ду изъ листа и приготовляютъ.

— Станетъ-ли собака дубовый листъ сть?

— Съ голодухи станетъ, особливо ежели съ овсяной крупой перемшать да сварить.

— Нтъ, должно быть, это просто для соленія огурцовъ. Въ соленые огурцы и черносмородинный, и дубовый листъ идетъ.

— Такъ вдь не желтый-же.

— А у нихъ, можетъ быть, желтый полагается.

— Да ты, чмъ догадываться-то, понатужься да спроси какъ-нибудь по-нмецки вонъ у этой дамы, что противъ тебя сидитъ и чулокъ вяжетъ, — кивнулъ Николай Ивановичъ на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы съ срой шерстью. — Неужто ты не знаешь, какъ и желтый листъ по-нмецки называется?

— Я-же вдь сказала теб, что насъ только комнатнымъ словамъ учили.

— Ну, пансіонъ! А вдь, поди, за науку по пяти рублей въ мсяцъ драли!

— Даже по десяти.

Не мало удивлялись они и нмк-пассажирк, вязавшей чулокъ, которая, какъ вошла въ вагонъ, вынула начатый чулокъ, да такъ и не переставала его вязать въ теченіе двухъ часовъ.

— Неужто дома-то у ней не хватаетъ времени, чтобы связать чулки? — сказала жена.

— И хватаетъ, можетъ статься, да ужъ такая извадка, — отвчалъ мужъ. — Нмки ужъ такой народъ… Нмка не только что въ вагонъ, а и въ гробъ ляжетъ, такъ и то чулокъ вязать будетъ.

А поздъ такъ и мчался. Супруги нались булокъ съ сыромъ и икрой. Жажда такъ и томила ихъ посл соленаго, а напиться было нечего. Во время минутныхъ остановокъ на станціяхъ, они не выходили изъ вагоновъ, чтобы сбгать въ буфетъ, опасаясь, что поздъ уйдетъ безъ нихъ.

— Чортъ-бы побралъ эту нмецкую зду съ минутными остановками! Помилуйте, даже въ буфетъ сбгать нельзя! — горячился Николай Ивановичъ. — Поздъ останавливается, пятьдесятъ человкъ выпускаютъ, пятьдесятъ пассажировъ принимаютъ — и опять пошелъ. Ни предупредительныхъ звонковъ — ничего. Одинъ звонокъ — и катай-валяй. Говорятъ, это для цивилизаціи… Какая тутъ къ чорту цивилизація, ежели человку во время остановки позда даже кружки пива выпить нельзя?

— Да, должно быть, здсь такіе порядки, что, нмцы съ собой берутъ питье, — говорила Глафира Семеновна. — Они народъ экономный.

— Да вдь не видать, чтобы пили въ вагонахъ-то. Только сигарки курятъ, да газеты читаютъ. Вотъ ужъ сколько прохали, а хоть-бы гд-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ли, а чтобы пить — никто не пилъ. Нтъ, у насъ на этотъ счетъ куда лучше. У насъ прідешь на станцію-то, такъ стоишь, стоишь, и конца остановки нтъ. Тутъ ты и попить, и пость всласть можешь, даже напиться до пьяна можешь. Первый звонокъ — ты и не торопишься; а идешь либо пряники вяземскіе себ покупать, а то такъ къ торжковскимъ туфлямъ приторговываешься; потомъ второй звонокъ, третій, а поздъ все стоитъ. Когда-то еще кондукторъ вздумаетъ свистнуть въ свистульку машинисту, чтобы тотъ давалъ передній ходъ. Нтъ, у насъ куда лучше.

Новая остановка. Станція такая-то, кричитъ кондукторъ и прибавляетъ: «Swei minuten».

— Опять цвей минутенъ, чортъ ихъ возьми! Когда же душу-то отпустятъ на покаяніе и дадутъ такую остановку, чтобы попить можно! — восклицалъ Николай Ивановичъ.

— Да дай кондуктору на чай и попроси, чтобы онъ намъ въ вагонъ пива принесъ, — посовтовала ему жена. — За стекло-то заплатимъ.

— Попроси… Легко сказать — попроси… А какъ тутъ попросишь, коли безъ языка? На тебя понадялся, какъ на ученую, а ты ни въ зубъ толкнуть по-нмецки…

— Комнатныя слова я знаю, а тутъ хмельныя слова. Это по твоей части. Самъ-же ты хвасталъ, что хмельныя слова выучилъ въ лучшую, вотъ и попроси у кондуктора, чтобы онъ принесъ пива.

— А и то попросить.

Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана серебряную марку и, показывая ее пробгавшему кондуктору, крикнулъ:

— Эй, херъ!.. Херъ кондукторъ! Коммензи… Вотъ вамъ нмецкая полтина… Дейчъ полтина… Биръ тринкенъ можно? Брингензи биръ… Боюсь выйти изъ вагона, чтобъ онъ не ухалъ… Два биръ… Цвей биръ… Для меня и для мадамъ… Цвей биръ, а остальное — немензи на чай…