Наши за границей

— Да чего ты ворчишь-то! Вдь ужъ напился и нался съ нмцемъ на станціи.

— Конечно-же. Привелъ Богъ пожевать и легкую муху съ нмцемъ урзать, но все-таки… А хорошій этотъ начальникъ станціи, Глаша, попался… Вдь вотъ и нмецъ, а какой хорошій человкъ! Все-таки посидли, поговорили по душ, выпили, — благодушно бормоталъ Николай Ивановичъ, наконецъ умолкъ и началъ засыпать. Мадера дала себя знать.

— Коля! Ты не спи! — толкнула его жена. — А то вдь эдакъ немудрено и проспать этотъ проклятый Кенигсбергъ. Тутъ какъ только крикнутъ, что Кенигсбергъ — сейчасъ и выскакивать изъ вагона надо, а то живо куда-нибудь дальше провезутъ.

— Да я не сплю, не сплю. Я только разикъ носомъ клюнулъ. Намадерился малость, вотъ и дремлется.

— Кенигсбергъ! — крикнулъ наконецъ кондукторъ, заглянувъ въ купэ, и отобралъ билеты до Кенигсберга.

Черезъ минуту поздъ остановился. Опять освщенный вокзалъ, опять столовая съ снующими отъ стола къ столу кельнерами, разносящими кружки пива. Первымъ дломъ пришлось справляться, когда идетъ поздъ въ Берлинъ. Для врности супруги обращались къ каждому желзнодорожному сторожу, къ каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:

— Берлинъ? Ви филь уръ? Берлинъ?

Оказалось, что поздъ въ Берлинъ пойдетъ черезъ два часа. Вс говорили въ одинъ голосъ. Несловоохотливымъ или спшащимъ куда-нибудь Николай Ивановичъ совалъ въ руку по «гривеннику», какъ онъ выражался, то-есть по десяти пфенниговъ — и уста ихъ отверзались. Нкоторые, однако, не совтовали хать съ этимъ поздомъ, такъ какъ этотъ поздъ идетъ не прямо въ Берлинъ и что придется пересаживаться изъ вагона въ вагонъ, и указывали на слдующій поздъ, который пойдетъ черезъ пять часовъ, но супруги, разумется, ничего этого не поняли.

— Das ist Summelzug und bis Berlin m"ussen Sie zwei Mal umsteigen, — твердилъ Николаю Ивановичу какой-то желзнодорожный сторожъ, получившій на кружку пива.- Summelzug. Haben Sie verstanden?

— Данке, данке… Цвей уръ ждать? Ну, подождемъ цвей уръ. Это наплевать. Тмъ временемъ пивца можно выпить, — и отъ полноты чувствъ Николай Ивановичъ потрясъ сторожа за руку. — Какъ я, Глаша, по-нмецки-то говорить научился! — отнесся онъ къ жен. — Ну, теперь можно и пивца выпить. Надюсь, что ужъ хоть пиво-то можно безъ телеграммы пить. Пиво не да.

Супруги услись къ столу.

— Кельнеръ! Цвей биръ! — крикнулъ Николай

Ивановичъ. Подали пиво.

— Безъ телеграммы, — кивнулъ онъ жен. — Попробовать разв и по бутерброду състь. Можетъ быть, тоже безъ телеграммы.

— Да по телеграмм только обды табльдотъ, а что по карт, то безъ телеграммы, — отвчала жена. — Вдь русскій-то, прошлый разъ сидвшій за сто ломъ, явственно теб объяснилъ.

— Ну?! Въ такомъ раз я закажу себ селянку на сковородк. сть смерть хочется. Какъ по-нмецки селянка на сковородк?

— Да почемъ-же я-то знаю!

— Постой, я самъ спрошу. Кельнеръ! Хабензи селянка на сковородк? — обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.

Тотъ выпучилъ на него глаза.

— Селянка, — повторилъ Николай Ивановичъ. — Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина тамъ всякая. Нихтъ ферштейнъ? Ничего не понимаетъ. Глаша! Ну, какъ отварной поросенокъ подъ хрномъ? Спрошу хоть поросенка.

Жена задумалась.

— Неужто и этого не знаешь?

— Постой… Знаю… Свинья — швейнъ. А вотъ поросенокъ-то…

— Ребеночка отъ швейнъ хабензи? — спрашивая Николай Ивановичъ кельнера.

— Швейнбратенъ? О! я… — отвчалъ кельнеръ.

— Да не брата намъ надо, а дитю отъ швейнъ.

— Дитя-по-нмецки — киндъ, — вмшалась жена. — Постой, я спрошу. Швейнкиндъ хабензи? — задала она вопросъ кельнеру.

— Постой, постой… Только швейнкиндъ отварной, холодный…

— Кальтъ, — прибавила жена.

— Да, съ сметаной и съ хрномъ. Хабензи?

— Nein, mein Herr, — отвчалъ кельнеръ, еле удерживая смхъ.

— Ну, вотъ видишь, стало-быть и по карт ничего нельзя потребовать безъ телеграммы. Говорятъ — нейнъ, — подмигнулъ жен Николай Ивановичъ. — Ну, порядки!

— А какъ-же мы котлеты-то давеча, когда были здсь въ первый разъ, въ платокъ съ тарелки свалили.

— Ну, ужъ это какъ-нибудь впопыхахъ и кельнеръ не расчухалъ, въ чемъ дло, а можетъ быть думалъ, что и была отъ насъ телеграмма. Да просто мы тогда нахрапомъ взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на столъ бросили и убжали. А теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кельнеръ?

— Видишь, говоритъ, что нельзя.

— Nein, mein Herr.

— А ты дай ему на чай, такъ, можетъ быть, будетъ и можно, — совтовала жена. — Сунь ему въ руку. За двугривенный все сдлаетъ.

— А въ самомъ дл попробовать?! Кельнеръ, немензи вотъ на э и брингензи швейнкиндъ. Бери, бери… Чего ты? Никто не увидитъ. Будто по телеграмм,- совалъ Николай Ивановичъ кельнеру дв десяти-пфенниговыя монеты.

Кельнеръ не взялъ.

— Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, das wir haben hicht.

— Не беретъ… Значитъ, у нихъ строго и нельзя.

— Такъ спроси хоть бутербродовъ съ сыромъ. Можетъ быть, бутерброды можно, — сказала жена. — И мн что-то сть хочется.

— А бутерброды можно безъ телеграммы? — снова обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.

— Бутербродъ митъ кезе и митъ флейшъ, — прибавила жена.

— O, ja, Madame.

Кельнеръ побжалъ и явился съ бутербродами.

— Ну, слава Богу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и принялся сть. — То-есть, скажи у насъ въ рынк кому угодно, что есть въ Нметчин такой городъ, гд прізжающимъ на станціи обдать и ужинать только по телеграммамъ даютъ — ршительно никто не повритъ, — разсуждалъ онъ, разводя отъ удивленія руками.

VIII

Поздъ, котораго ожидали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, чтобы хать въ Берлинъ, долженъ былъ придти въ Кенигсбергъ въ часъ ночи. Лишь только часовая стрлка на часахъ въ буфет показала половину перваго, какъ уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.

— Скорй, Глаша, скорй, а то какъ-бы не опоздать. Чортъ ихъ знаетъ, какіе у нихъ тутъ порядки! Можетъ быть, и раньше поздъ придетъ. А ужъ на платформ будемъ стоять, такъ не опоздаемъ, — торопилъ Николай Ивановичъ жену. — Какъ подойдетъ поздъ, такъ и вскочимъ. Ну, живо!