Наши за границей

Начальникъ станціи осклабилъ свое серьезное лицо въ улыбку и, отсчитавъ себ нсколько марокъ, прибавилъ:

— Hier ist Wartezimmer mit Spiesesaal, wo Sie f"onnen essen und trinsen…

— Тринкенъ? — еще радостне воскликнулъ Николай Ивановичъ и схватилъ начальника станціи подъ руку. — Мосье! Пойдемъ вмст тринкенъ. Биръ тринкенъ, шнапсъ тринкенъ. Комензи тринкенъ. Биръ тринкенъ… Хоть вы и нмецъ, а все-таки выпьемъ вмст. Съ радости выпьемъ. Давно я тринкенъ дожидаюсь. Пойдемъ, пойдемъ. Нечего упираться-то… Коммензи, — тащилъ онъ его въ буфетъ.

Черезъ пять минутъ начальникъ станціи и супруги сидли за столомъ въ буфет.

— Шнапсъ! Биръ… Живо! — командовалъ Николай Ивановичъ кельнеру.

— Бифштексъ! Котлету! — приказывала Глафира Семеновна. — Тэ… кафе… Бутерброды… Да побольше бутербродовъ. Филь бутербродовъ…

Столъ уставился яствами и питіями. Появился кюмель, появилось пиво, появились бутерброды съ сыромъ и ветчиной, кофе со сливками. Начальникъ станціи сидлъ, какъ аршинъ проглотивши, не измняя серьезнаго выраженія лица, и, выпивъ кюмелю, потягивалъ изъ кружки пиво.

— Водка-то у васъ, херъ, очень сладкая — кюмель, — говорилъ Николай Ивановичъ, чокаясь съ начальникомъ станціи своей кружкой. — Вдь такой водки рюмку выпьешь, да и претить она начнетъ. Неужто у васъ здсь въ Нметчин нтъ простой русской водки? Руссишь водка? Нейнъ? Нейнъ? руссишь водка?

Нмецъ пробормоталъ что-то по-нмецки и опять прихлебнулъ изъ кружки.

— Чортъ его знаетъ, что онъ такое говоритъ! Глаша, ты поняла?

— Ни капельки. Это какія-то необыкновенныя слова. Такимъ насъ не учили.

— Ну, наплевать! Будемъ пить и говорить, не понимая другъ друга. Все-таки компанія, все-таки живой человкъ, съ которымъ можно чокнуться! Пей, господинъ нмецъ. Что ты надъ кружкой-то сидишь! Пей… Тринкензи… Мы еще выпьемъ. Пей, пей…

Нмецъ залпомъ докончилъ кружку.

— Анкоръ! Человкъ! Анкоръ… Меншъ… Еще цвей биръ!.. — кричалъ Николай Ивановичъ.

Появились новыя кружки. Николай Ивановичъ выпилъ залпомъ.

Нмецъ улыбнулся и выпилъ тоже залпомъ.

— Люблю, люблю за это! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и лзъ обнимать нмца. — Еще биръ тринвенъ. Цвей биръ тринкенъ.

Нмецъ не возражалъ, пожалъ руку Николая Ивановича и предложилъ ему сигару изъ своего портсигара. Николай Ивановичъ взялъ и сказалъ, что потомъ выкуритъ, а прежде «эссенъ и тринкенъ», и дйствительно напустился на ду. Нмецъ смотрлъ на него и что-то съ важностью говорилъ, говорилъ долго.

— Постой я его спрошу, какъ намъ съ нашими подушками и саквояжами быть, что въ позд ухали. Вдь не пропадать же имъ, — сказала Глафира Семеновна.

— А можешь?

— Да вотъ попробую. Слова-то тутъ не мудреныя.

— Понатужься, Глаша, понатужься…

— Загензи бите, во истъ наши саквояжъ и подушки? Мы саквояжъ и подушки ферлоренъ. То есть не ферлоренъ, нихтъ ферлоренъ, а нашъ багажъ, нашъ саквояжъ въ позд остался… Багажъ въ цугъ остался, — обратилась она къ нмцу. — Нихтъ ферштеенъ?

И дивное дло — нмецъ понялъ.

— O, ja, ich verstehe, Madame. Вы говорите про багажъ, который похалъ изъ Кенигсберга въ Берлинъ? Багажъ вашъ вы получите въ Берлин,- заговорилъ онъ по-нмецки. — Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren werden.

Поняла нмца и Глафира Семеновна, услыхавъ слова: «wird nicht verloren werden, telegrafiren».

— Багажъ нашъ не пропадетъ, ежели мы будемъ телеграфировать, — сказала она мужу. — Намъ въ Берлин его выдадутъ.

— Такъ пусть онъ телеграфируетъ, а мы съ нимъ за это бутылку мадеры выпьемъ. Херъ… Телеграфирензи… Бите, телеграфирензи. Вотъ гельдъ и телеграфирензи, а я скажу данке и мы будемъ тринкенъ, мадера тринкенъ.

— ?a, ja, mit Sergn"ugen, — проговорилъ нмецъ, взялъ деньги и, поднявшись съ мста, пошелъ на телеграфъ.

Черезъ пять минутъ онъ вернулся и принесъ квитанцію.

— Hier jesst seien Sie nicht bange, — сказалъ онъ и потрепалъ Николая Ивановича по плечу.

— Вотъ за это данке, такъ данке! Человкъ! Меншъ! Эйне фляше мадера! — крикнулъ тотъ и, обратясь къ нмцу:- Тринкенъ мадера?

— O, ja… Rellner, bringen Sie…

— Кельнеръ! Кельнеръ! А я и забылъ, какъ по-нмецки прислуживающій-то называется. Кельнеръ!

Мадера.

Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станціи и у Николая Ивановича раскраснлись. Оба были уже на второмъ взвод, оба говорили одинъ по-нмецки, другой по-русски и оба не понимали другъ друга.

Передъ прибытіемъ позда, отправляющагося въ Кенигсбергъ, они вышли на платформу и дружественно похлопывали другъ друга по плечу. Николай Ивановичъ лзъ обниматься и цловаться, но начальникъ станціи пятился. Когда поздъ подъхалъ къ платформ, начальникъ станціи распростился съ Николаемъ Ивановичемъ и на этотъ разъ поцловался съ нимъ, посадилъ его въ вагонъ и крикнулъ:

— Gl"ucssiche Reise!

Поздъ помчался.

VII

Поздъ мчался къ Кенигсбергу, куда начальникъ станціи неизвстно для чего отправилъ обратно супруговъ, такъ какъ и на той станціи, гд они пили съ нимъ пиво и мадеру, можно-бы было дожидаться прямого берлинскаго позда, который не миновалъ-бы станціи. Очевидно, тутъ было какое-то недоразумніе, и начальникъ станціи и супруги не поняли другъ друга. Да и на станціи-то не слдовало имъ слзать cъ того позда, въ который они сли по ошибк, а слдовало только перессть изъ гамбургскаго вагона въ берлинскій и выйти гораздо дальше на станціи у развтвленія дороги, но супруги были, выражаясь словами Николая Ивановича, безъ языка: сами никого не понимали и ихъ никто не понималъ, отчего все это и случилось.

Николай Ивановичъ сидлъ съ женой въ купэ и твердилъ.

— Кенигсбергъ, Кенигсбергъ… Надлалъ онъ намъ переполоху! Въ гробъ лягу, а не забуду этого города, чтобъ ему ни дна, ни покрышки! И наврное, жидовскій городъ.

— Почему ты такъ думаешь? — спросила жена.

— Да вотъ, собственно, изъ-за «берга». Вс жиды «берги»: Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этотъ заграничный городъ ничего не слыхалъ. Новый какой, что-ли?

— Нтъ, мы про него въ пансіон даже въ географіи учили.

— Отчего-же ты мн про него раньше ничего не сказала? Я-бы и остерегся.

— Да что-же я теб скажу?

— А вотъ то, что въ немъ обычаи, что по телеграфу обдъ заказывать надо. Наврное, ужъ про это-то въ географіи сказано… Иначе на что-же тогда географія? Вдь географію-то для путешествія учатъ.

— Ничего въ нашей географіи ни про обдъ, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.

Николай Ивановичъ скорчилъ гримасу и проворчалъ:

— Хорошъ, значитъ, пансіонъ былъ! Изъ нмецкаго языка только комнатнымъ словамъ обучали, а изъ географіи ничего про обды не учили. Самаго-то главнаго и не учили.