Наши за границей

— Глаша, я не пьянъ… Врь совсти, не пьянъ.

— Молчи!

Но Николай Ивановичъ не унимался. По дорог онъ задиралъ проходящихъ мальчишекъ, останавливался у открытыхъ дверей магазиновъ съ выставками дешевыхъ товаровъ на улиц около оконъ; у одного изъ такихъ магазиновъ купилъ онъ красную суконную фуражку безъ козырька съ вытисненной на дн ея золотомъ Эйфелевой башней и даже для чего-то надлъ эту фуражку себ на голову, а шляпу свою понесъ въ рук.

— Снимешь ты съ своей головы эту дурацкую фуражку, или не снимешь, шутъ гороховый! — кричала на него Глафира Семеновна.

— Зачмъ снимать? Это на память. Это въ воспоминаніе объ Эйфелевой башн. Пусть вс видятъ, что русскій славянинъ Николай Ивановъ…

— Пьянъ? Это врно. Это всякій видитъ.

— Не пьянъ. Зачмъ пьянъ? Пусть вс видятъ, что русскій славянинъ изъ далекихъ сверныхъ странъ побывалъ на выставк и сочувствуетъ французамъ! Вивъ ля Франсъ… Глаша! Хочешь, я закричу вотъ на этомъ перекрестк — вивъ ля Франсъ?

— Кричи, кричи. Но какъ только ты закричишь, сейчасъ-же я тебя брошу и убгу. Такъ ты и знай, что убгу.

— Постой, постой… Хочешь, я теб вотъ этотъ красный корсетъ съ кружевами куплю, что въ окн выставленъ?

— Ничего мн не надо. Иди.

— Отчего? Вотъ корсетъ, такъ корсетъ! Русская славянка, да ежели въ этомъ корсет! А ты хочешь ногу телятины? Вонъ нога телятины въ магазин виситъ. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у нихъ продаютъ въ бумажныхъ штанинахъ съ кружевами. Вотъ такъ штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги въ коробк съ бордюромъ. Ну, мясная лавка! У насъ магазины брилліантщиковъ на Невскомъ такой роскоши не видятъ. Хочешь мозги. Завтра отдадимъ хозяйк, чтобъ она намъ на завтракъ поджарила.

— Нужно еще прежде хозяйку найти. Гд она, хозяйка-то гостинницы? Гд сама гостинница-то?

— Ищи ршетку съ шишечками и найдешь.

— Далась ему эта ршетка съ шишечками!

— Ахъ, ахъ, веръ изъ павлиньяго пера въ окошк! Хочешь, этотъ веръ теб куплю?

— Ничего мн сегодня не надо. Иди только. Нтъ, я окончательно сбилась, — произнесла наконецъ Глафира Семеновна. — Ршительно не знаю, куда идти.

— А я знаю. Прямо. Сейчасъ и будетъ ршетка съ шишечкой. Городовой! Же рюссъ славянинъ де нордъ. Глаша, какъ по-французски ршетка съ шишечкой? Вотъ городовой на углу стоитъ.

Но тутъ Глафира Семеновна, дабы избжать скандала, потянула Николая Ивановича въ переулокъ и со слезами проговорила:

— Николай Иванычъ! Уймешься-ли ты? Эдакое несчастіе случилось, люди потеряли свою квартиру, не знаютъ, гд переночевать, а ты клоуна изъ себя строишь!

— Я клоуна? Я? Потомственный почетный гражданинъ и кавалеръ?..

— Постой… Кажется, напали на слдъ. Вонъ въ переулк яма вырыта… Мы мимо этой ямы шли… нсколько оживилась Глафира Семеновна. — Въ ней еще тогда два блузника землю вынимали.

— Шли, шли… Да… Теперь еще ршеточку съ шишечкой…

— Прикуси языкъ насчетъ ршетки съ шишечкой. Что это, въ самомъ дл, заладилъ одно и то-же. Да, здсь, здсь… Здсь мы шли. Вотъ теперь нужно свернуть, кажется, налво, а потомъ направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!

— Прежде налво, Глаша, а потомъ направо. А то знаешь что? Пойдемъ ночевать въ другую гостинницу? Паспортъ вдь у меня въ карман. А завтра свою гостинницу разыщемъ.

— Иди, или…

И Глафира Семеновна потянула мужа въ другой переулокъ.

— Кажется, такъ идемъ. Теперь только-бы посудный магазинъ на углу найти, гд старуха въ красномъ шерстяномъ чепц чулокъ вязала, — продолжала она.

— И ршеточку съ шишечкой.

— Опять? Ежели посуднаго магазина не найдемъ на углу, — ну, не здсь.

— Собачка еще такая съ хвостикомъ закорючкой бгала — вотъ что я помню, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Такъ теб собачка съ хвостикомъ закорючкой и будетъ съ утра и до ночи на одномъ мст бгать! Вдь скажетъ тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человка доводитъ.

— Пить — умереть, и не пить — умереть, — отвчалъ Николай Ивановичъ, — такъ ужъ лучше пить!

— Магазинъ! Посудный магазинъ! — радостно воскликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на уголъ переулка. — Теперь налво, налво.

— А тамъ ршеточка съ шишечкой. Постой, Глаша. Хочешь, я теб вотъ этотъ большой бокалъ куплю? Сейчасъ мы скомандуемъ старух, чтобъ она намъ пива…

— Иди, или… Вонъ и красная желзная перчатка виситъ. Слава теб, Господи! Нашли. Сейчасъ будетъ и наша гостинница напротивъ…

Глафира Семеновна отъ радости даже перекрестилась.

— Нтъ, постой… — бормоталъ Николай Ивановичъ. — Надо ршеточку съ шишечкой…

Но Глафира Семеновна уже не слушала и тащила мужа по направленію къ красной желзной перчатк, освщенной фонаремъ. Вотъ они и около перчатки. Но, дивное дло, напротивъ перчатки подъзда съ надписью «H^otel» нтъ. Глафира Семеновна протащила мужа два-три дома вправо отъ перчатки и два-три дома влво — подъзды имются, но вывски гостинницы нтъ.

— Господи, Боже мой! Да куда-же наша гостинница-то длась? Явственно помню, что противъ перчатки, а вывски нтъ, — говорила Глафира Семеновна.

— Ршеточки съ ши…

— Молчи! Надо въ перчаточный магазинъ зайти и спросить, гд тутъ гостинница. Вдь ужъ наврное перчаточникъ знаетъ.

— Вотъ и отлично, Глаша. Зайдемъ. А я теб пару перчатокъ куплю. Перчаточникъ этотъ давеча днемъ удивительно какъ мн понравился. У него лицо такое, знаешь, пьющее…

Супруги перешли улицу и вошли въ перчаточный магазинъ. Перчаточникъ, какъ и утромъ, встртилъ ихъ опять въ одномъ жилет.

— Vous voulez des gants, madame? — спросилъ

— Вуй, вуй! Ну аштонъ де ганъ. Но дитъ же ву при — у э готель иси? Ну завонъ арете данъ готель е ну завонъ убліе ле нумеро. A вывски нтъ. Нонъ екри сюръ ля портъ. Ну рюссъ… Ну де Рюсси..- пояснила Глафира Семеновна.

— Vous d'esirez les chambres garnies, madame?

— Вуй, вуй… Должно быть, ле шамбръ гарни. Тамъ энъ вье мосье хозяинъ и енъ вьель мадамъ.

— Voila, madame. C'est la porte des chambres garnies, — указалъ перчаточникъ.

— А пуркуа не па зекри сюръ ли портъ?

— Ces chambres sont sans 'ecritaux, madame. Voil`a la porte.

— Здсь, здсь… Только безъ вывски. Подъздъ напротивъ, — радостно проговорила Глафира Семеновна.

Выбравъ себ перчатки, она повела мужа изъ магазина. Николай Ивановичъ, было, обернулся къ перчаточнику и воскликнулъ: