Наши за границей

— Не говори, не говори! — замахала Глафира Семеновна и сморщилась.

— Да вдь отъ слова ничего не сдлается. Ну, такъ вотъ Иванъ Иванычъ увидалъ, что я кусокъ изъ супа сълъ, да и говоритъ: «Понравилась-ли вамъ черепаха? Не правда-ли, какая прелесть!» Я такъ и ротъ разинулъ. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацію поддержать. «Ничего, говорю, аппетитно». А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.

— Въ такомъ раз лучше не сть головки, — отвчала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя тарелку.

Николай Ивановичъ лъ и говорилъ:

— Головка, положительно телячья головка. Вотъ у меня даже кусокъ уха попался.

— Да вдь ухо-то и y черепахи есть.

— Нтъ, нтъ. Черепаха безъ ушей. У насъ въ рыночномъ трактир стеклянный садокъ для рыбы есть — и горка изъ камней по средин, a на горк черепаха въ камняхъ живетъ, такъ та совсмъ безъ ушей, — разсказывалъ жен Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Этотъ Иванъ Иванычъ Анчевскій, Глаша, удивительный человкъ. Онъ изъ моряковъ, въ кругосвтномъ плаваніи былъ a чего, чего только ни лъ! Тюленью печенку лъ, китовые мозги, слоновую ногу.

— Брось, теб говорятъ. Противно.

Горошекъ и пулярдку съ салатомъ Глафира Семеновна уже ла безъ изслдованія.

Когда завтракъ былъ конченъ, Николай Ивановичъ сказалъ, разсчитываясь:

— Дорого взяли, да за то ужъ хоть по-московски сытно накормили — и за то спасибо.

Они вышли изъ ресторана. Мимо нихъ шли катальщики креселъ въ срыхъ нанковыхъ блузахъ и въ синихъ кэпи съ краснымъ кантомъ, везя предъ собой кресла.

— Не хочешь-ли на француз покататься? — предложилъ жен Николай Ивановичъ, кивая на кресло.

— Дйствительно было-бы хорошо, потому я страсть какъ устала, но ужъ очень стыдно, — отвчала Глафира Семеновна. — Вдругъ человкъ на человк…

— Ты дама, a ве человкъ. Мужчин это точно, что стыдно. Эй, ломъ! — крикнулъ Николай Инановичъ катальщику. — Или какъ тебя? Гарсонъ! Нтъ, не гарсонъ. Какъ катальщикъ-то, Глаша, по-французски?

— Да разв можно вс французскія слова знать! Вдь я не француженка. Помани его — онъ и остановится.

— Эй, эй! Лошадь на двухъ ногахъ! Шеваль! — махалъ зонтикомъ Николай Ивановичъ.

Катальщикъ направилъ къ нему свое кресло.

— На шеваль-то откликнулся. Врно, ихъ здсь шевалью зовутъ, — улыбнулся Николай Ивановичъ и, указавъ на Глафиру Семеновну, прибавилъ:- Пуръ ли дамъ. Комбьянъ?

— Oh, monsieur, je sais, que madame sera aimable… — отвчалъ катальщикъ.

— Сколько? Глаша! Сколько онъ сказалъ?

— Да онъ ничего не сказалъ.

— Не торговавшись все-таки нельзя. Богъ знаетъ, сколько слупитъ. Ну, на энъ франкъ мадам покататься? Согласенъ? Энъ франкъ… — показывалъ Николай Ивановичъ катальщику одинъ палецъ.

— Oui, oui, monsieur… je comprends… Prenez place, madame, s'il vous plait.

Глафира Семеновна сла въ катальное кресло. Катальщикъ всталъ сзади кресла и спрашивая куда хать.

— Куда, Николай Иванычъ? — обратилась она къ мужу.

— Почемъ-же я-то знаю! Куда глаза глядятъ, туда пускай и детъ.

— Прямо, прямо. Ту друа… — скомандовала Глафира Семеновна.

Катальщивъ покатилъ кресло. Николай Иваноичъ шелъ рядомъ я говорилъ жен:

— Прідешь въ Петербургъ, такъ по крайности будетъ чмъ похвастать: на француз здила. Вотъ и этимъ французомъ-то своей тетк Парасковь Кузьминишн носъ и утри. Она теб разсказывала, о когда въ Іерусалимъ Богу молиться здила, къ хала на ослахъ и на козлахъ, и на верблюдахъ. Вотъ ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: «Вы, молъ, тетенька, и на козлахъ, и на ослахъ, и верблюдахъ въ чужихъ краяхъ здили, а я на француз». Это по-нашему — рубль помирить и пять рублей въ гору.

— Да куда-же, Николай Иванычъ, хать-то? — спрашивала мужа Глафира Семеновна.

— Спроси у катальщика, что здсь есть особенно замчательнаго.

Глафира Семеновна подумала, сложила въ голов французскую фразу и спросила своего катальщика:

— Экуте… Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при…

— Oh, oui, madame. Les sauvages est-ее que v°us avez vu?

— Что онъ говоритъ, Глаша?

— Дикихъ людей предлагаетъ посмотрть.

— Дикихъ? отлично. Пусть везетъ къ дикимъ. Вези, вези.

— Ну навонъ па вю ле соважъ… Алле… Се бьенъ ле соважъ.

— Oui, madame. Vous verrez quelque chose d'admirable… Ils mangent, ils dansent, ils chantent, ils travaillent, — говорилъ катальщикъ и покатилъ кресло по направленію къ берегу Сены.

XLII

Не дозжая до берега Сены, катальщикъ вдругъ воскликнулъ надъ кресломъ Глафиры Семеновны:

— L'isba russe! Madame, est-ce que vous avez vu l'isba russe?

— Батюшки! въ самомъ дл, русская изба, — проговорила Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, видишь русскую избу? Надо зайти.

— Еще-бы… Здсь наврное и наши русопяты есть. Мусье, держи направо къ изб.

— А друатъ, а друатъ… — командовала Глафира Семеновна.

Катальщикъ подкатилъ кресло къ маленькому деревянному зданію съ ажурными украшеніями, изображающему изъ себя что-то въ род избы. Около зданія была даже скворечница на шест. Глафира Семеновна быстро соскочила съ кресла и направилась въ дверь. Проскользнулъ за ней и Николай Ивановичъ. Тотчасъ противъ двери стоялъ прилавокъ и за нимъ помщались дв двушки въ платьяхъ, напоминающихъ сарафаны, съ заплетенными косами, въ повязкахъ въ род кокошниковъ, съ пестрыми бусами на шеяхъ. Двушки продавали точеныя изъ дерева игрушки, изображающія лошадокъ, козловъ, мужиковъ, медвдей. На прилавк лежали также монастырскія четки съ крестиками, деревянныя ложки съ благословляющей рукой на конц черенка. За прилавкомъ на полк виднлся тульскій самоваръ, очень плохой ларецъ съ фольговыми украшеніями, обитый по краямъ жестью, и нсколько красныхъ лукошекъ новгородской работы. Надъ полкой было повшено полотенце съ вышитыми красной бумагой птухами на концахъ, а въ углу помщался образъ темнаго письма съ серебрянымъ внчикомъ, вставленный въ кіоту.

— Ну, вотъ, наконецъ-то и наши православные! сейчасъ потолкуемъ по-русски посл долгаго говнья, — заговорилъ Николай Ивановичъ, подходя къ одной изъ двушекъ въ сарафан. — Здорово, Землячка. Питерская, что-ли, или изъ Москвы? — спросилъ онъ.

Двушка посмотрла на него упорнымъ взглядомъ, покачала головой и отвчала:

— Je ne comprends pas, monsieur…

— Какъ?! Русская двица и по-русски не говоритъ!

Двушка смотрла и улыбалась.

— Да неужто въ самомъ дл не говорите или притворяетесь? Притворяетесь, притворяетесь, продолжалъ Николай Ивановичъ.

— Переодтая француженка — вотъ и все. Теперь я даже по физіомордіи вижу, что француженка, — сказала Глафира Семеновна.

— Ахъ, шутъ ихъ возьми! избу русскую выстроили, а не могли русскихъ двокъ привезти! Да неужто-же, мамзель, вы такъ-таки ни одного слова по-русски?

— На зюнь сель мо ля рюссъ? — перевела двушк Глафира Семеновна.

— Samowar… Kabak… Kosuchka… Tchai… Vodka… Lubli stalovatza… — послышалось въ отвтъ.

— Довольно, довольно… — замахалъ руками Николай Ивановичъ.