Наши за границей

— Achetez quelque chose, monsieur!.. Vous aurez le souvenir d'isba russe… — предлагала двушка игрушки.

— Брысь! И говорить съ тобой не желаю посл этого.

Николай Ивановичъ подошелъ къ другой двушк въ сарафан.

— Тоже франсе? Или, можетъ статься, на грхъ еще, нмка? — задалъ онъ вопросъ.

— Nous ne sommes des russes, monsieur. Nous sommes de Paris…

— Тьфу ты пропасть!

— Voilа le russe… Voilа qui parle russe… [18] — указала двушка на токарный станокъ, за которымъ сидлъ молодой парень въ красной кашемировой рубах и лакированныхъ сапогахъ съ наборомъ и что-то мастерилъ.

18

Вотъ русскій. Вотъ, кто говоритъ по-русски.

Парень улыбался. Николай Ивановичъ подошелъ къ нему.

— Русскій, землякъ?

— Точно такъ-съ, — отвчалъ тотъ по-русски. — Изъ Сергіевскаго посада, изъ-подъ Москвы.

— Руку! Глаша! Русскій… Нашъ русопятъ. Протягивай ему руку… Не слыхали вдь мы еще въ Париж русскаго-то языка… И ругаться умешь?

— Еще-бы… — опять улыбнулся парень.

— Николай Иванычъ… — остановила мужа Глафира Семеновна.

— Что Николай Иванычъ! Вдь я не заставляю ругаться, а только спрашиваю — уметъ-ли, потому откровенно говоря, посл этихъ двокъ, мн и насчетъ его-то сумнительно, чтобъ онъ русскій былъ

— Русскій, русскій, господинъ.

— Отчего-же вы русскихъ-то бабъ или двокъ не захватили?

— Да вдь возня съ ними. Тутъ въ русскомъ отдл была привезена одна — ну, сбжала.

— Куда? съ кмъ?

— Да тоже съ русскимъ. Купецъ, говорятъ, какой-то. На Тирольскія горы повезъ, что-ли. Самъ похалъ печенку лчить, и она съ нимъ. Въ начал лта это еще было.

— Нравится-ли Парижъ-то?

— Пища плоха, господинъ. Щей нтъ, а супы ихніе жидкіе до смерти надоли. Водочки нтъ.

— Да, братъ, насчетъ водки срамъ. Я самъ затосковалъ. Венъ ружъ пьешь, что-ли?

— Потребляемъ малость. Ну, коньякъ есть. А только это не та музыка.

— Пойдемъ, выпьемъ коньяку, землякъ…

— Нтъ, нтъ… — запротестовала Глафира Семеновна, — какая тутъ выпивка! Пойдемъ дикихъ смотрть. Вдь мы на дикихъ отправились смотрть.

— Да нельзя-же, Глаша, съ землякомъ не выпить! Вдь настоящій русскій человкъ.

— Въ другой разъ выпьешь. Вдь еще не завтра изъ Парижа узжаемъ. Пойдемъ, Николай Иванычъ.

— Да вдь мы только по одной собачк…

— Нтъ, нтъ… Прошлый разъ ужъ мн надоло съ тобой съ пьянымъ-то возиться.

— Э-эхъ! — крякнулъ Николай Ивановичъ. — Правду ты, землякъ, говоришь, что съ бабами здсь возня. Ну, до свиданія. Мы еще зайдемъ.

— Счастливо оставаться, ваша милость.

Николай Ивановичъ протянулъ руку парню и, переругиваясь съ женой, вышелъ изъ избы. Катальщикъ повезъ Глафиру Семеновну дальше.

— Voyons, madame et monsieur… Je vous montrerai quelque chose, que vous ne verrez nulle-part… C'est le chemin de fer glissant… — сказалъ каталыцикъ и минутъ черезъ пять остановился около желзнодорожныхъ рельсовъ.- C'est ravissant… — расхваливалъ онъ.-Vous verrez tout de suite…

— Что онъ бормочетъ, Глаша? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Желзная дорога какая-то особенная.

— Sans locomotive, madame.

— Безъ локомотива, говоритъ.

Въ это время раздался звукъ пароваго рожка, и поздъ, состоящій изъ нсколькихъ маленькихъ открытыхъ вагоновъ, дйствительно безъ локомотива, покатился по рельсамъ, изъ которыхъ летли водяныя брызги.

— Откуда-же вода-то? — дивился Николай Ивановичъ. — Батюшки! Да вагоны-то безъ колесъ. Безъ колесъ и есть. На утюгахъ какихъ-то дутъ. Глаша! смотри, на чугунныхъ утюгахъ… Вотъ такъ штука!

— Чего ты кричишь-то… — остановила его Глафира Семеновна. — Поздъ какъ поздъ. И я не понимаю, что тутъ замчательнаго!..

— Какъ что замчательнаго! Послднее приспособленіе. Вдь этотъ поздъ-то, знаешь-ли, для чего? Надо полагать, что для пьяныхъ. Утюги… поздъ на утюгахъ, какъ на полозьяхъ идетъ. Тутъ сколько угодно пьяный вались изъ вагоновъ, ни за что подъ колеса не попадешь. Для несчастныхъ случаевъ. Вдь утюгъ-то вплотную по рельсамъ двигается и ужъ подъ него ни за что… Наврное для пьяныхъ… Спроси у катальщика-то по-французски — для пьяныхъ это?

— Ну, вотъ… Стану я про всякую глупость спрашивать! — отвчала Глафира Семеновна.

— Да какъ по-французски-то пьяные? Я самъ-бы спросилъ.

— Алле, катальшикъ… Алле… Ce тассе… Апрезанъ ле соважъ…

— Не знаешь, какъ по-францувскн пьяные — отъ того и не хочешь спросить. Въ пансіон училась, a не знаешь, какъ пьяные по-французски! Образованность тоже! — поддразнивалъ жену Николай Ивановичъ.

Катальщикъ продолжалъ катить кресло съ Глафирой Семеновной.

XLIII

Запахло, по выраженію Гейне, запахомъ, неимющимъ ничего общаго съ одеколономъ. Катальщикъ подкатилъ кресло къ каменнымъ мазанкамъ съ плоскими крышами сверо-африканскихъ народовъ, которыхъ онъ и называлъ «дикими» (sauvages). Николай Ивановичъ шелъ рядомъ съ кресломъ Глафиры Семеновны. Виднлись каменные низенькіе заборы, примыкающіе къ мазанкамъ и составляющіе дворы. Мелькали смуглолицые мужчины изъ аравійскихъ племенъ, прикрытые грязными блыми лохмотьями, босые, съ голыми ногами до колнъ, въ тюрбанахъ, но часто обнаженные сверху до пояса, чернобородые, черноглазые, съ блыми широкими зубами. Нкоторые изъ нихъ торговали подъ плотными навсами, прикрпленными къ заборамъ, засахаренными фруктами, нанизанными на соломинки, винными ягодами, миндалемъ, орхами и какими-то вышитыми цвтными тряпками, выкрикивая на плохомъ французскомъ язык: «Де конфитюръ, мадамъ! A бонъ марше, a бонъ марше!» Выкрикивая названіе товаровъ, они переругивались на своемъ гортанномъ нарчіи другъ съ другомъ, скаля зубы и показывая кулаки, для привлеченія покупателей звонко хлопали себя по бедрамъ, свистли и даже пли птухомъ.

— Les sauvages… — отрекомендовалъ катальщикъ.

— Дикіе… — перевела Глафира Семеновна, вылзая изъ кресла. — Надо посмотрть. Пойдемъ, Николай Иванычъ, разсчитызайся съ французомъ и пойдемъ.

Николай Ивановичъ расплатился съ катальшикомъ, и они отправились къ самымъ мазанкамъ. Около мазанокъ были сыро, грязно, мстами даже стояли лужи помоевъ, валялись объдки, орховая скорлупа, кожура плодовъ, кости.

— Полублаго copтa эти дикіе-то, a не настоящіе, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Настоящій дикій человкъ — черный.

Маленькій арабченокъ, голоногій и только съ головы до раздвоенія туловища прикрытый блой рваной тряпицей, тотчасъ-же схватилъ Глафир Семеновну за полу ватерпруфа и заговорилъ что-то на гортанномъ нарчіи, таща къ мазанк.

— Dix centimes, madame, dix centimes… — выдавалась въ его рчи французская фраза.

Николай Ивановичъ крикнулъ ему «брысъ» и замахнулся на него зонтикомъ, по онъ не отставалъ, скалилъ зубы и сверкалъ черными, какъ уголь, глазенками.

— Да куда ты меня тащишь-то? — улыбнулась Глафира Семеновна.