Наследники

Таня говорила сердито, неприязненно, и Алексей в который уже раз подумал: как много горя принес Казаков своей единственной дочери!

— А вы? Написали ему?

Таня насупилась еще больше, поежилась, словно от холода:

— Нет. И не собираюсь. Я отказалась от него, совершенно отказалась. Хочу забыть…

Быстрова насторожила ненависть, звучавшая в голосе девушки. Алексей органически не выносил жестокости. Люди с холодным, непроницаемым сердцем, ставящие свои обиды превыше всего, долго их помнящие и мелочно подсчитывающие все, что было тяжкого на их пути, всегда его настораживали. Это были, как правило, себялюбивые и эгоистичные натуры. Но сейчас он подумал: «А ведь она имеет право на эту непримиримость». И, слушая Таню дальше, Алексей чувствовал: не только ненависть, а боль, глубокая боль была в словах Тани. И он целиком разделял и ее гнев, и эту боль. Но в то же время он хорошо помнил, каким жалким, убитым был Казаков, когда его исключили из партии, и тогда, на суде…

Таня замолчала. Долго молчал и Алексей. Потом он, взяв ее за руку, негромко проговорил:

— Видите ли, Таня… Вы, безусловно, вправе поступать, как хотите. Но я все-таки не рвал бы так… Ведь у него никого и ничего не осталось, кроме вас. Так ведь? И только ваши строчки и могут доставить ему радость. Он будет жить ими. Вправе ли вы отказать в этом человеку?

Таня удивленно посмотрела на Алексея.

— Вы это серьезно?

— Вполне. Знаете, упавшего у нас не бьют. И потом… отец все-таки. Какой-никакой, а отец. У восточных народов есть поговорка: «Чувства отца выше гор, чувства матери глубже океана».

— Не знаю, не могу, — нервно сказала Таня. — Рука не поднимается написать хоть строчку.

Алексей мягко проговорил:

— Я понимаю, Танюша, очень понимаю. Но подумайте об этом. И как-то меньше терзайте себя. Ведь самое страшное, что могло случиться, уже случилось. Знаешь, Таня, — голос Быстрова вдруг зазвучал взволнованно и глухо. — Я совсем выхожу из равновесия, когда вижу тебя такую… удрученную. Извини, что я говорю так…

Таня повернулась к Алексею и тихо произнесла:

— Спасибо… Алексей… За все спасибо. — Потом резко поднялась, отошла от скамейки и долго стояла посреди дорожки, глядя в даль парка. Справившись с охватившим ее волнением, предложила: — Пойдемте поищем, где можно перекусить. Ты же голоден. А то не ровен час останется «Химстрой» без партийного вождя.

— Весьма разумная мысль. Какой-нибудь бифштекс или отбивная сейчас бы не повредили.

Но, конечно, дело было не в завтраке. Он услышал в голосе Тани какие-то совсем иные, теплые и сердечные интонации. Эта короткая, мимолетная, в сущности, беседа как-то сразу сблизила их, сняла настороженность Тани.

…В кафе они были первыми посетителями. Дородная, но очень подвижная женщина в голубом «служебном» платье быстро подала кефир, сосиски, кофе. Все было свежее, вкусное. Алексей воскликнул:

— Смотри, прелесть какая!

Таня, разливая по стаканам кефир, проговорила:

— Сосиски да кефир — самое изысканное студенческое меню.

Алексей смутился, предложил:

— Действительно, сосиски тебе и в институтских буфетах надоели. Может быть, в ресторан махнуть?

Таня отозвалась с нарочитым удивлением:

— Товарищи, что делается с парторгом «Химстроя»? Все свои заботы побоку, зачеты мои тоже и в ресторан — гуляй напропалую.

Алексей подхватил шутку:

— Ладно. Раз у меня такая строгая спутница, будем довольствоваться сосисками.

Таня рассмеялась.

— Я так и знала, что Быстров обрадуется такому повороту дела.

Алексей, окончательно сбитый с толку, взглянул на Таню:

— Ты хочешь сказать, что я…

— Я хочу сказать, что нам пора кончать с завтраком и идти гулять. Смотри, как солнце-то старается.

День и в самом деле становился все ярче и ярче. Небо почти уже очистилось от серых клочковатых облаков. Солнце разостлало на Москве-реке серебристую дорожку, зажгло ярким блеском маленькие лужицы, разбросанные на тропинках парка.

Алексей с Таней вышли из кафе. На одной из площадок парка слесари мастерили какой-то замысловатый аттракцион. Несколько легких цилиндров, похожих на продолговатые бочки с круто обрезанными конусообразными концами, стремительно взлетали вверх, мчались по окружности и, сделав петлю, возвращались к земле. Таня зачарованно смотрела на двух парней, упоенно летавших в этих бочках. Слышались восторженные восклицания:

— Нормально, порядок, не заедает…

— Хочешь испытать эту технику? — спросил Алексей.

— А что? Было бы здорово.

Алексей подошел к мастерам и попросил:

— Может, прокатите, ребята? Поглядели мы на эту вашу штуку, и тоже захотелось покувыркаться.

Среди бригады, ладившей аттракцион, возникли разногласия. Одни говорили, что, пожалуй, прокатить можно. Другие сомневались: вдруг что-нибудь стрясется? Аттракцион комиссией не принят. Сторонники подработать на пиво возражали: комиссия ни шестерен, ни тормозов не прибавит, а инженер, что рассчитывал эту штуку, сам на ней вчера почти полдня кувыркался.

При этом они выразительно поглядывали на Алексея, давая понять — такая рьяная защита потребует гонорара.

Добрые полчаса Алексей с Таней носились в воздухе. В кабине было тесно, сидели, прижавшись друг к другу. Ветер свистел в ушах, трепал Танины волосы. Алексей смотрел на Таню. Она была во власти стремительного движения. Прищуренный взгляд, лицо, полное упрямого задора. Такой незнакомой и в то же время удивительно близкой, своей показалась она ему сейчас.

…Снова Нескучный сад. Осторожно спускаясь по скользким тропинкам, держась то за деревья, то друг за друга, вышли на набережную Москвы-реки. Здесь уже было много гуляющих. Шумливые группы молодежи не спеша ходили вдоль парапета, любуясь распускающейся зеленью, яркими бликами на глади реки. Поравнявшись с одной из групп, Алексей услышал обрывок разговора:

— Девчонка-то ничего себе…

— Хороша Маша, да не наша.

По взглядам ребят Алексей понял, что разговор идет о Тане. Через несколько минут Таню остановили двое.

— Таня, можно тебя на минутку?

— На минутку можно, — весело ответила она и подошла к ребятам.

Видимо, это были ее хорошие знакомые. Они оживленно заговорили о чем-то, Таня засмеялась, и Алексея вдруг охватила острая тревога. «Опоздаю я со своими сомнениями да раздумьями. Улетит Таня, в два счета улетит».

А раздумья и сомнения у Алексея были. Ему казалось, что чувство его односторонне. Не раз представлял он себе объяснение с Таней. Вот он говорит о своих чувствах, а в глазах ее видит снисходительное внимание или грустную боль оттого, что не может она ответить ему тем же… А то и еще хуже — жалость к нему…

Таня заметила, наконец, что Алексея уже нет рядом. Она огляделась с легкой тревогой, недоумением. Найдя Быстрова, чуть сердито позвала:

— Куда вы пропали?

Когда он подошел, укоризненно проговорила: