Наследники

Валерий воспринял это предельно серьезно.

— Невеселая перспектива, — хмуро проговорил он.

Ему вдруг вспомнился Костя Зайкин. Не любил он этого парня, однако смерть его потрясла Валерия, как и многих на стройке. Но ни у кого она не породила таких мрачных мыслей, как у Хомякова. Валерий думал об этом трагическом случае часто, стал бояться высоты, с опаской ходил по участкам, старался подальше держаться от громоздких кранов и экскаваторов. А теперь Ярошевич, сам того не подозревая, еще больше напугал Валерия. Заметив, однако, что Валерий скис, доктор понял, что пересолил.

— Но ваш случай локальный. Чепуховина, в сущности. Через пять дней будете прыгать. Но пятидневочку, может, недельку придется полежать.

В палатку Валерий пришел в самом мрачном расположении духа, лег на кровать и отвернулся к стене. Все складывалось как нельзя хуже. Правда, доктор успокаивает, пять дней — и пройдет. Ну, а если не пройдет? Если будет хуже? Вот сейчас нога горит как в огне. А ведь днем было легче, гораздо легче.

Но дело не только в болезни. Были у Валерия Хомякова и другие причины для тяжких размышлений. Ему давно уже приходила мысль, что на «Химстрое» он, пожалуй, себя исчерпал и сидит здесь зря. Бригада, правда, хорошая, но что толку? Мишутинцы, зарубинцы да еще «бабья ватага» этой Завьяловой задают тон всему. Второй год вкалываем, а что имеем на сегодняшний день? Правда, когда приезжаешь в Москву, с приятелями встречаешься без тревоги: за хороший ужин всегда найдется, чем рассчитаться. Но что за благо такое великое — ужин? Вообще надо признать, что не получилось у него здесь, явно не получилось…

Валерий вспоминал один за другим эпизоды своего пребывания на стройке и все больше убеждался: нет, не получилось. А раз так, то зачем тянуть? В конце концов он ведь сюда приехал сам, по личному желанию. И значит, это его дело решать: оставаться или ставить точку.

История с Тимковским узлом, которую Валерий воспринял было как начало нового этапа на своей жизненной стезе, тоже обернулась неважно. Должность эту ему предложил Четверня.

Начальнику отдела кадров Хомяков приглянулся, еще когда Валерий оформлялся на «Химстрой». Потом Четверня несколько раз заходил в бригаду, справлялся о житье-бытье, раза два или три помогал, когда жидковато закрывали наряды. Валерий понял, что начальник кадров к нему приглядывается, и старался произвести на этого мрачноватого, неразговорчивого человека самое благоприятное впечатление. И кажется, преуспел в этом. Как-то тот вызвал его к себе и предложил перейти в Тимково. У Валерия радостно екнуло сердце. Правда, не столь уж большое хозяйство этот растворный узел, но все же. Не в земле ковыряться, а в кабинете сидеть. Опять же директор. Чего же тут раздумывать?

— А зарплатишка там подходящая?

— Полторы сотни. Премии, прогрессивка. Будет и еще кое-что, покрупнее. Чуть позже. Но будет, гарантирую.

Это было неплохо, совсем неплохо. Деньжата Валерию были нужны. Его всегда брала зависть, когда его московские дружки легко и просто выбрасывали на стол хрустящие бумажки. С каким подобострастием и готовностью смотрели на них тогда их тонконогие, в коротких юбчонках девицы! А тут шиканешь один или два вечера и жди следующей получки. Да и не всякий раз эта получка бывает обильной. Случается, что после одного-двух посещений «Арагви» уже приходится «стрелять» по трешке у ребят. Да, деньжата Валерию Хомякову не помешали бы.

Бригада сначала встала на дыбы. Не по-товарищески, мол, это, бросаешь нас и прочее. Но ребят с помощью Четверни тоже удалось перевести на узел, и все, кажется, складывалось хорошо. Потом началась какая-то неразбериха. Одна за другой стали приезжать комиссии, учинять ревизии. Но так как Валерий директорствовать начал недавно, он относился к ним спокойно, лично его они не касались. А потом произошел этот дикий случай, когда заявился Шмель. До сих пор воспоминание об этом вгоняет Хомякова в краску.

На второй день после визита Шмеля Хомяков пришел к Четверне и положил на стол заявление об уходе. Тот так и вскинулся:

— Почему? Что случилось?

Хомяков рассказал. Хотя у Четверни на душе скребли кошки, с трепетом и страхом он ждал любого звонка и любого стука в дверь, от усмешки удержаться не мог и подытожил:

— Шмель есть Шмель. Сорвиголова. Что с него взять?

Когда же Хомяков сказал, что собирается идти к следователю и все рассказать, Четверня всполошился основательно:

— Зачем? И не думай даже.

Разговор с этим парнем перед назначением в Тимково был не очень откровенный, но кое-какие намеки он мог понять. Четверня подошел к сейфу, вытащил оттуда какую-то папку, долго рылся в ней и затем положил перед Валерием конверт.

— Здесь триста рублей. И будем считать эту историю законченной.

Хомяков оторопел. И даже при всех радужных перспективах, что сулила эта пачка ни с того ни с сего свалившихся на него денег, у него не появилось мысли взять их. Он каким-то шестым чувством, интуитивно почувствовал, что не должен, ни в коем случае не должен брать деньги. Он не знал, в чем здесь опасность, не понимал мотивов, которыми руководствовался Четверня, но решительно отодвинул от себя конверт. Четверня поднял на лоб очки:

— Ты что? С ума сошел? Мало тебе? Здесь же три сотни, на дороге они не валяются. Может, считаешь, что твоя физиономия стоит больше? Бери, пока не раздумал.

— Сколько стоит моя физиономия, это мы еще разберемся. И даром это не пройдет. Хомяков не из таких. Я не только какому-то там Шмелю, а вообще никому не позволю уничтожать мою личность. Адью, товарищ Четверня. Что же касается моего заявления об уходе с поста директора, прошу рассмотреть. Предупреждаю, решение мое на сей счет твердо и обсуждению не подлежит.

Валерий считал, что поступил в высшей степени правильно и даже почти героически. Когда же на следующий день его вызвал для беседы капитан Березин, Валерий окончательно уверовал в свою проницательность. Он с гордостью думал о том, какой он молодчина, что не дал себя впутать в какую-то там темную историю, о которой скупо сказал ему капитан.

И однако стремление Валерия к героическим подвигам на «Химстрое» явно пропадало. Немалую роль играло и то, что на стройке к нему стали относиться как-то несерьезно, с усмешкой. Повышенный интерес к нему и его ребятам, что был вначале, явно пропал, уступив место ироническому снисхождению. Одни это высказывали прямо, другие мягче. Ефим Мишутин как-то заметил по этому поводу:

— Ну что вы удивляетесь? Около зерна должна быть и полова.

Даже девчонки, что первое время чуть ли не хороводом ходили за ним и его ребятами, теперь встречали их какими-то шуточками, а то и откровенной издевкой.

Чувство неудовлетворенности, обиды на всех и вся все больше овладевало Валерием. Ни черта тут никому не докажешь. То же, что и у нас в НИИ, смелых да самостоятельно мыслящих в черном теле держат. Вот на трассу поехали, а что проку? А ведь такая жизнь, что не каждому и во сне приснится. Холод собачий, отдых — не отдых. Дрожишь всю ночь как заяц в этой треклятой палатке, все тело как чужое и от усталости и от холода.

Собственно, сам-то Валерий на трассу не очень рвался. Ясно представлял себе, каково здесь будет. По всему чувствовалось, что хлебнуть ее строителям придется немало. Но ребята из бригады, всегда до сих пор послушные, вдруг взбунтовались:

— Что же получается? Лучшие бригады едут на водовод, а мы? Мы, выходит, худшие?

— Но не все же будут на трассе, — пытался их вразумить Валерий. — Большинство-то бригад остается на центральной площадке.

— Так те на основных объектах работают. А мы то тут, то там. Нам-то вполне можно на трассу.