Наследники

— Что случилось?

Тот высунулся в окно.

— Башмаки, башмаки!

Костя повернулся к массивному, будто пирамида, основанию крана. Его правое переднее колесо жевало кряжистый деревянный башмак, словно мякиш белого хлеба. Ветер неистово бесновался над путями, подталкивал кран в его медленном, неуклонном движении вперед. Костя опять поднял голову. Машиниста не было видно — очевидно, возился там, в кабине, с рычагами управления. Костя огляделся вокруг. Увидел около подпорной стенки решетчатый ящик. «Пустое это для него», — подумал он, но поблизости ничего больше не было. Быстро схватив ящик, подложил под трещавший башмак. Наблюдая, как это легкое заграждение через мгновенье превратилось в мелкое крошево, он с отчаянием и злобой крикнул машинисту:

— Тормози, тормози же, черт побери!

Машинист и сам видел, что надвигается беда, лихорадочно нажимал одну за другой педали тормозов. Остановить упорное движение десятитонной махины, заставить, во что бы то ни стало заставить ее остановиться!..

Стальная громада двигалась медленно, миллиметр за миллиметром, но неумолимо. Неистовый ветер толкал и толкал ее, а качающаяся на стальном тросе железобетонная балка помогала ему, тянула кран за собой.

Костя с тоской и жгучей тревогой оглядывался вокруг, не зная, что делать. Ребята из бригады возились около грузовиков, крепили стальными растяжками балки и массивные громоздкие плиты. Им не докричаться. Бежать — слишком далеко, за это время кран… Ведь если он пройдет со своим грузом хотя бы еще пять метров, то сверзится прямо на состав, который стоял на соседнем пути. Скоро его ничто не удержит. А пассажирский поезд все стоит и стоит. Костя краем глаза глянул на лоснящиеся голубой краской вагоны, прикинул: вот здесь кран и рухнет. Как раз на вагон, около которого на платформе стояла группа людей — нарядных, оживленных, слышался говор, смех.

Костя взглянул на висящую в цепких когтях крана балку. Охватывающий ее жгутом металлический трос оканчивался широкой петлей. Она качалась из стороны в сторону от порывов ветра.

— А что, если эту петлю накинуть на силовую опору?

Решение пришло мгновенно, и Костя бросился в ребристое переплетение ферм. Ажурная путаница металлических балок глухо звенела от ветра. Вот позади первый пояс сваренных крест-накрест переплетов, второй. Только бы скорее, только бы не опоздать. Балка беспорядочно и неуклюже мотается около: то туда, то сюда. Она почти рядом, так и кажется, что подхватить ее будет нетрудно. Но как высоко еще лезть, как жжет ледяной, покрашенный суриком металл! И не только от сурика были красными металлические переплеты. Второпях Костя обронил рукавицы, и кожа с пальцев, с ладоней содралась еще там, внизу, на первом поясе. Кровь сочится обильно, застывая на ребристых плоскостях металла.

Машинист, поняв замысел Кости, визгливо, нервно кричал из будки:

— Цепляй, цепляй скорее, а то не удержу. Не удержу, гонит проклятый! Цепляй скорее!

Но все еще высоко верхний ярус опоры, далеко отходит от нее в монотонном качании серая тупая балка. Мучительно горят руки, ветер пронизывает тело.

Петля проплыла рядом. Костя опоздал на какой-то миг — она уже отошла в сторону. Вот опять рядом. Снова ушла. Ладно, теперь-то он ее не упустит. Рука протянута в ожидании. Схватил! Балка упирается упрямо и злобно, ветер рвет трос из рук Кости. Долго не удается надеть петлю на угловой выступ фермы. Костя повис на боковине опоры, держась за нее правой рукой, крепко зажав ногами нижнее стальное ребро переплета. Еще попытка. Еще. Так. Есть. Петля на выступе. Держится. И в это время балка вдруг изменила движение, качнулась одним концом вверх, другим — вниз, стремительно двинулась к опоре, к Косте. Он не видел этого, выбираясь из путаницы переплетов: балка с маху ударила его всей своей полутонной тяжестью, прижала к стальной опоре и опять откачнулась в сторону. Через секунду остановилась — стальная петля, накинутая на опору, крепко держала и ее, и махину крана. Костя слабеющими руками все еще цеплялся за решетчатые ребра опоры. Как сквозь пелену, увидел искаженное, белое как снег лицо крановщика, друзей, бегущих с криками к опоре. Это было последнее, что он видел… Потом тяжело рухнул вниз — на рельсы и щебень.

…Хоронили Костю через два дня. Много людей собралось на эти похороны. Пришли и те, кто дружил с ним, и те, кто просто знал или только слышал о нем, пришла почти вся стройка. Скромное каменское кладбище не могло вместить всех, и люди заполнили соседний пустырь, заросший мелким березняком.

Зарубин стоял около края могилы, безучастный ко всему окружающему. Воспаленными, покрасневшими глазами смотрел и смотрел на Костю. Ему все еще не верилось в реальность происходящего.

…В тот вечер он спешил в бригаду, хотелось увидеть ребят, не был у них уже пять или шесть дней. А когда подъехал к палаткам, увидел плачущих людей и Костю — мертвого, лежащего на чьем-то сером, измазанном мерзлой глиной плаще. Руки с запекшейся на них кровью судорожно сжаты, словно он и сейчас цепляется за переплеты опоры. Лицо его, чуть пожелтевшее, было каким-то и спокойно-безразличным. Лишь белесоватый чуб по-прежнему торчал задорно и вызывающе.

…Виктору надо было говорить речь. Быстров, видя, что он молчит, легонько подтолкнул его.

Виктор подошел к краю могилы, долго-долго пытался хоть как-то взять себя в руки. Он не помнил, что говорил. Запомнился ему лишь глухой, леденящий душу стук комьев мерзлой земли о покрытую алым кумачом крышку гроба и почему-то удивительно громкие, заполнившие все вокруг звуки похоронного марша.

По пути с кладбища Виктор тихо, почти про себя проговорил:

— Что мы ей ответим? Что?

Быстров, не поняв, спросил:

— Ты о чем?

Зарубин молча подал ему серый, свернутый вчетверо листок: то была телеграмма от Нади. Она сообщала, что едет к нему, к Косте…

— Опоздала, — глухо сказал Быстров.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доктор Ярошевич не верил теперь никому — ни ребятам, ни самим бригадирам — и самолично появлялся то в одной, то в другой бригаде.

В бригаде Валерия Хомякова доктор обнаружил, что никто из ребят, оказывается, не использует специальный жировой состав, что был им роздан, не ходит на обогрев в теплушки — толкутся около костра. Двое или трое ребят работали в фуфайках, полушубки им, видите ли, мешают. Ярошевич велел позвать бригадира. Валерий шел не спеша, чуть прихрамывая. Его полушубок был коротковат, а валенки очень высоки и жестки, почти не гнулись, и потому ходил он в них как на ходулях. Борода Валерия заиндевела, покрылась сплошной ледяной коркой.

Ярошевич хотел было начать упрекать бригадира за то, что вот он пожилой человек, и не знает, как работать в особых условиях. За людьми нужно следить, нельзя полагаться лишь на их ощущения. Но когда Хомяков подошел ближе, доктор осекся и сказал только:

— Что же вы, батенька, так плохо к самому ценному капиталу относитесь?

— Что случилось, собственно? — сразу взъерошился Хомяков. — А потом, вам-то тогда что делать? Я не врач, а бригадир, и определять, кому что натирать и намазывать, не мое дело. И вообще, я не понимаю, почему вы, медики, допускаете такое? Сейчас хороший хозяин собаку на улицу не выпустит, а тут сотни людей землю и снег почти зубами грызут. Зачем? Какой смысл? Что случится, если все будет сделано месяцем позднее?

Ярошевич с интересом посмотрел на Хомякова.

— Правильно говорите, правильно. Но ведь ваш участок сам не подчинился приказу о прекращении работ?

Хомяков ухмыльнулся:

— Не подчинился… Скажите, какое безвольное да слабое у нас начальство! Просто товарищ Данилин и помощнички спрятались за этот дурацкий фанатизм. И теперь мы, как дураки, вкалываем да рожи свои морозим.

В это время кто-то из бригады подошел к Хомякову:

— Валерий Павлович, от соседей пришли за компрессором. Говорят, по графику он с утра должен быть у них.

Хомяков огрызнулся:

— Какой график? Пошли их ко всем чертям. Он нам самим еще нужен.

Видя, что парень не уходит, Валерий рявкнул:

— Ну что стоишь? Оглох? Не слышал, что сказано?

Парень, пожав плечами, отошел.

Ярошевич, наблюдавший эту сцену, предложил:

— Вы, дорогой, зайдите-ка в медпункт. Я вам дам кое-что, чтобы нервы успокоить.

— Насчет нервов не знаю, а вот нога болит чертовски, так что зайду.

…Вечером Ярошевич выговаривал Валерию:

— Ну что я вам скажу? Нога у вас малость обморожена. Не уберегли. Понадеялись на валенки. А носочки? Газетки? А переобувание в перерыв? Все игнорировали. Теперь надо лечить.

— И это серьезно, да?

— Ну, вообще-то всякая болезнь — дело серьезное. Даже насморк. Все начинается с малого.

— А все-таки, что за собой влечет?

Ярошевич, как и всякий врач, любил порассказать о болезнях. И скоро Валерий узнал, что отмороженная конечность может повлечь за собой воспаление, гангрену, заражение крови, что-то там еще и даже ампутацию ноги.