Наследники

empty-line/>

Помните, Хомяков?

Хомяков молчал.

Зарубин спросил Быстрова:

— Придется отпустить? Как думаете, Алексей Федорович?

— Конечно. Климат «Химстроя» таким противопоказан.

И Быстров, не глядя на Хомякова и не прощаясь, вышел из комнаты.

…Делами трассы жила вся стройка. О ходе работ справлялись в управлении, в парткоме, в комитете комсомола. Стоило руководителям стройки появиться на любом участке, в любой бригаде, их встречали неизменным вопросом: «Как там, на трассе?»

Как сводку с фронта, читали сообщения в многотиражке. Каждый день там крупными буквами на первой полосе сообщалось: «Осталось тридцать дней, двадцать, пятнадцать, десять…» День и ночь по обеим сторонам холмов, по всей линии водозабора искрились огни электросварки, клубился дым от котлов, изолировщики, измазанные, прокопченные, обертывали трубы изоляционной тканью, покрывали битумом. Монтажные краны подхватывали стальными лапами огромные лоснящиеся свитки и бережно укладывали в траншею на бетонные подушки. Сзади них шли бульдозеры, скреперы, тракторы. Они свирепо набрасывались на отвалы грунта, мяли, крошили его мерзлые комья, сдвигали в траншею. И вот была видна уже только желтая полоса выровненной земли, ярко выделявшаяся среди искрящихся белых снегов.

А под гребнем холмов, в их глубине, шла еще более напряженная, лихорадочная работа. Оттуда слышалась глухая трель отбойных молотков, стрекот транспортеров. По ним бесконечными желтоватыми ручьями текла наружу мягкая земля, образуя у подножья холмов конусообразные отвалы. Экскаваторы насыпали этот грунт в тяжко оседавшие кузова самосвалов, и те осторожно пробирались по деревянным настилам. А смонтированные в главном корпусе перегонные установки ждали окончания этой битвы. Испытание их откладывалось со дня на день — нужна была вода, много воды.

Подошел, наконец, последний день срока, установленного для окончания трассы. Но объем работ был все еще велик. Многим даже казалось, и не без основания, что отряду придется-таки просить отсрочку на три-четыре дня, а то и на всю неделю.

Бригады Мишутина и Зайкина (раньше ее называли зарубинской, теперь же только так — бригада Кости или бригада Зайкина) выходили из тоннеля лишь затем, чтобы наскоро пообедать.

Удальцов и Зарубин пришли к мишутинцам.

— Перекур, ребята! — крикнул бригадир.

Все собрались около Ефима Тимофеевича. Было видно, как устали люди: бледные, потные лица, запавшие глаза.

Любовно оглядывая ребят, Виктор спросил:

— Ну как, совсем измотались?

— Да нет, не очень.

— Осталось тридцать — тридцать пять метров, — рассматривая под слепящей электролампой чертеж, объявил Удальцов. — Как ни считай, а пара-тройка дней понадобится.

— Выходит, к сроку не управимся? — хмуро спросил Мишутин.

— Ну, два-три дня погоду не сделают.

— Может, конечно, и не сделают, а все же нехорошо.

— Что вы, Ефим Тимофеевич! — вступил в разговор Зарубин. — Поработали вы так, что у всех на стройке только и разговоров о тоннеле и ваших бригадах. И не только на стройке. Корреспонденты из Москвы житья не дают. Радиостанция «Юность» нажаловалась на нас, что к вам не подпускаем.

Удальцов предложил:

— Ефим Тимофеевич, а если сделать так: перебросим к вам и зайкинцам пару бригад в помощь? Тогда управимся.

Вся бригада недовольно зашумела. Мишутин в раздумье проговорил:

— Оно бы неплохо, только где людей-то поставишь? Толчея будет, а не работа.

Разговор, похожий на этот, произошел и в бригаде Зайкина. После трагедии с Костей ребята будто переродились. Ни шутки, ни смеха. Держались всегда вместе, молчаливые, сосредоточенные. На работу набрасывались неистово, словно бы гася ею свое горе. Бригадира пока не назначали, все решали сообща.

Гриша Медведев, добродушный, спокойный юноша, который когда-то вместе с Костей пришел к Зарубину в Лебяжье ставить палатки, поглядев на товарищей, как бы спрашивал их разрешения говорить от имени всех, сумрачно ответил Удальцову:

— Мы сделаем. Выйдем к мишутинцам в срок. Только пусть шамовку нам сюда приносят.

И Зарубин и Удальцов поняли — бригады от принятого решения не отговорить. Условились, что Виктор останется здесь, Аркадий направится к мишутинцам.

Кончился короткий зимний день. Высокое холодное небо раскинуло над землей темное, высвеченное звездами покрывало. Уснули деревни вокруг трассы, и даже припоздавших огней нигде не стало видно.

Не спал лишь тоннель под Каменскими высотами. Бригады Мишутина и Зайкина вели последний штурм перемычки, отделявшей их друг от друга тридцатиметровой толщей земли.

Поздно ночью Зарубин и Удальцов встретились в конторке.

— Ну, как твои? Не свалятся? — устало садясь на стул, спросил Виктор.

Удальцов озорно стрельнул глазами:

— Мои-то нет. А вот твои… — И, посерьезнев, без улыбки закончил: — Такие ребята все выдержат. Все!

Утром местные автобусы, грузовики, что шли с площадки на трассу, были битком набиты людьми. От станции железной дороги тоже шли люди. Многие мчались на лыжах. Им махали из окон автобусов, предлагали прибавить скорость, а то придете, мол, к шапочному разбору.

Весь этот поток химстроевцев стремился на трассу, на ее центральный участок. Уже знали, что мишутинцы, бригада Зайкина, крепильщики, монтажники и бетонщики не выходят из тоннеля двое суток, добивают последние метры и вот-вот должны встретиться.

На склонах холмов собрались сотни людей. Многим не хотелось ждать вот так, без дела. Несколько групп спустились вниз, к бригадам, что работали у выходов тоннеля. Брались выравнивать откосы, грузили щебень, засыпали колдобины и ямы на дороге, пытались помочь изолировщикам. И все это делалось шумно, весело. Напрасно доктор Ярошевич прохаживался здесь, пристально вглядываясь в разгоряченные лица людей. Работы ему, кажется, не предвиделось.

Данилин и Быстров, увидев этот незапланированный, стихийный воскресник, переглянулись. Подумали об одном и том же: «Чудесный все-таки народ на „Химстрое“».

А в тоннеле дело шло к концу. Уже каждая из бригад слышала приглушенные, неясные звуки, проникающие сквозь толщу земляной перемычки. Все измотались до предела, лиц не было видно под слоем пыли, только глаза блестели лихорадочно и ярко. Наконец под молотком одного из мишутинцев отвалилась большая глыба земли, и в глаза ринулся встречный свет, послышались ликующие возгласы: