Наталья

— Я горжусь, па, дай десяточку, — встревает Б.

— Не порть мне аппетит перед едой — сразу, — отвечает отец, улыбаясь одними губами. — Говорят, сынок, — он берет меня за плечи, — со всего курса только трое профессорами стали, и те оба в Москве, а в провинции — никто, я один.

— Пап, ты молодец, — говорю я, — я бы так не смог, я помню, как ты сидел ночами, семь лет, после работы, с одиннадцати ночи до четырех утра, и писал свою докторскую. А утром опять на работу.

— Сынок, мой отец всегда мечтал, чтобы я ученым стал, профессором, и чтобы все уважали меня, сына простого мастера-наладчика на фабрике газированной воды, я это для него сделал, в его память добивался. И ты это должен сделать — для меня. Я помню и понимаю твои мечты стать актером. Но не у всех получается. Я тебе дал шанс поступать, ты его никчемно растратил, не моя вина. Я тебе помог поступить у нас дома в институт, так как знал, тупее других не будешь. Потом перевел тебя в Москву, в лучший педагогический институт. Теперь учись, покажи, что ты можешь. Чтобы твои школьные учителя, когда узнали, сказали: смотри-ка, мы в нем ошибались, а он вон как науку двигает. Договорились, сынок?

— Договорились, папа…

Боря окончил свой салат и принялся за мой.

— Ну, теперь давай покушаем, Саня, а то твой брат обгоняет нас, — и добавил, засмеявшись, — как всегда в этом деле. Вот тоже лоботряс вырос, ничем не интересуется, кроме поесть и поспать. Третий год не могу его заставить сесть за диссертацию.

— Ну, па, — пробурчал Б. с набитым ртом, — дай поесть спокойно. Можно хоть один час без нравоучения, я же не Саша.

— Ты поговори у меня, «педагог», так быстро финансовой поддержки лишу.

Б. умолкает моментально. Папа его воспитывает тоже для меня. Как показательный пример.

— Борь, ты салат не перепутал? А?

— Ой, Санчик, я не заметил. Это твой разве?..

— Да, свой ты съел.

— Ничего, это бывает, — говорит он.

— Пусть наедается от пуза, когда еще отец приедет, да и приеду ли я… Я тебе другой закажу. Закажи себе сам.

— Пап, кончай ты эти похоронные мотивы, вечно: да и приеду ли я, увижу ли я. Ты еще меня переживешь. Выглядишь ты прекрасно.

— Нет, сынок, вас я переживать не хочу, твой дед говорил: плохо, когда отец своих детей переживает. Но как вы людьми станете, увидеть хочу. Я Борю не дубасил, руки не доходили, да и учился он хорошо. А тебя буду за двоих, но человека из тебя сделаю.

— Ты меня обрадовал просто, папа, что за двоих будешь бить. Хватит, и так до десятого класса бил.

— Мало бил, — жалеет он.

— Это точно, — встревает брат.

— Ты хоть не вякай.

— Ты как с братом разговариваешь?

— Сам виноват, так поставил, — говорит ему папа. — Позволяешь так с собой обращаться, а значит, он тебя не слушается; а раз тебя не слушается, значит, ты не можешь контролировать, ходит ли он в институт, как его занятия и учеба там.

Мы с братом хохочем.

— Па, ну у тебя все, с чего б ни начал, сводится к институту да учебе, — говорит Боря.

— Естественно, лучшие-то годы для развития проходят, для творчества.

Я углубился в принесенную тарелку и стал усиленно есть. Б. прервался (на свою голову), почувствовав временное пресыщение.

Отец тут же принялся за него.

— Ну как, Борик, работа?

— На месте. Никуда не денется.

— А жаль, да? Не любишь ты свою профессию, не любишь. Плохо я тебя воспитал, не привил любовь к больному, — отец всерьез сокрушается. — Стоит у тебя работа, говоришь, никуда не денется, а она мчаться должна.

— Па, что ты хочешь, чтобы больные мои мчались, как здоровые?

— Каламбуришь все. А я в твои годы уже капитаном медицинского батальона был и главным хирургом госпиталя, самому отцу-Вишневскому ассистировал, он работать меня к себе звал, в Москву, остаться. А ты! Паразит вырос. «Дорос до двадцати семи годов без напряженья и трудов». До сих пор с батькиной шеи не слезешь, и не стыдно.

— Па, ты чего, его оставил, — он показал, кого его, — теперь за меня принялся?!

— Я, Борик, ни за кого не принимался. Но больно на тебя смотреть. Цели у тебя нет, работу свою не любишь.

— А что ты хочешь, чтобы я любил этих больных?

— Да.

— Мне за это больше не платят, ни рубля.

— Не надо было тогда доктором становиться.

— А ты лучше вспомни, как я им стал, кто меня уговаривал и уговорил.

И тут они заводятся, но на мирных тонах. И спорят, пока не приносят горячее.

— Ну, вот и поговорили, — подвожу я итог и перевожу разговор, — па, так ты надолго приехал?

Они смеются с Бориком.

— Потомок боится, что в институт пойдешь, — говорит Б., — может, и вправду ходить не надо, учится же.

— Нет, схожу, узнаю, что у него, как. Добраться до его костей надо.

Он трогает мои ребра.

— Опять похудел, Саня? — грусть звучит в его голосе.

— Немного, папа. Но, говорят, женщины худых любят.

— С кем встречаешься, сынок?

— Так, понемногу, — уклоняюсь я.

— Я слышал, роман серьезный у тебя.

Я мельком взглядываю на брата, который терзает жареное мясо, потом вопросительно смотрю на отца.

— Слухом земля полнится, — поясняет он предыдущую фразу, но не объясняет. И переключается: — Как мясо, Борик?

— От-личное! — радостно восклицает Б.

— Съешь еще порцию, сынок?

— Не, па, спасибо, это невозможно.

— Ну, тогда давай выпьем пивка, наливай всем.

Мы пьем пиво. И мне Шурик вспоминается…

Обед кончается, и папа идет в номер отдыхать. Мы выходим с братом на улицу, договорившись завтра приехать к отцу на завтрак в гостиницу.

— Ну, с отцом как побываешь, — говорит Б., — отпуск на неделю брать нужно: одно и то же, одно и то же.

— Ты представляешь, он в институт пойдет, что ему там обо мне скажут, ему ж дурно станет. Борь, придумай чего-нибудь.

— Я попробую, конечно, его отвернуть, но, по-моему, это бесполезно.

— Но ты хоть с ним сходи, все смягчится.

— Я работаю до шести. Тебе это прекрасно известно.

— Вечно у тебя не вовремя эта работа.

— Что ты предлагаешь, чтобы я не работал? Ты меня кормить будешь? Я с удовольствием. Вот семейка, один говорит — не работай, другой говорит — работай, чтоб работа мчалась.

— Все ясно.

— Ладно, не выступай, попробую отговорить его. Куда ты едешь? Домой, конечно. Она не приехала?

— Нет, она занята. — Мне стыдно. — Но должна приехать.

— Хочешь в карты сразиться?

— Давай.

Мы сидим целый вечер и играем в карты. Я не выигрываю ни одной партии. Говорят, в любви везет. Да уж…

Прошло воскресенье. Она не приехала.

Понедельники ненавижу, проклятая военная кафедра. Опять надо лезть в вонючие, с вылезающими гвоздями, сапоги, которые каждый день одевают другие. В пахучие фуфайки и штаны. Хоть не так холодно на улице, слава Богу.