Навола

Однако у меня не было времени обдумать все это, потому что Ану и Айю ждали другие дела. Девушки еще раз ополоснули меня, потом закутали в полотенца, такие мягкие, что я словно оказался в объятиях облаков. Повторно выбрили мне лицо, придав ему идеальную гладкость, и сделали стрижку, которая понравилась обеим, после чего одели меня в мягкую, легкую одежду и еще раз сказали, каким я был грязным.

Они вывели меня из бани, и я снова оказался в лучах солнца, по-прежнему ошеломляюще горячих, но уже не причинявших такой боли. Я почувствовал запах цветущих роз, услышал, как на садовых деревьях воркуют синеперки. Близился вечер.

Девушки проводили меня до скамьи, усадили и попрощались. Я испытывал к ним огромную любовь. Испытываю и ныне, но в тот момент я готов был умереть за них.

Побитый пес приемлет ту любовь, что дают.

Глава 55

После столь долгого срока, проведенного под землей, мне казалось, что в садах кипит жизнь.

Раньше я думал, что утрата зрения заставила меня лучше чувствовать дом моего детства, по-новому ощущать его, по-настоящему понимать. А теперь осознал, что заблуждался, — в этот день мои чувства были опьянены, словно впервые проснулись, подобно распустившимся весной цветам.

У мраморной скамьи, на которой я сидел, был свой запах. Отличавшийся от гранита в камере, от песчаника. Даже от другой каменной скамьи, что стояла рядом на солнце. Я вдыхал аромат цветов и знал, что розы пересохли, их лепестки вянут. Земля в горшках пахнет пылью, а не влагой, а значит, давно не было дождя. Однако горячий воздух казался влажным и полным предвкушения, и это говорило о том, что облака уже собираются, и скоро — не сегодня, не завтра, но скоро — начнутся дожди и жара спадет. Я слышал низкое гудение толстых пчел. Ароматы, которые они высвобождали, ползая по цветам, подсказали мне, что этих тружениц особенно привлекает эхинацея. Я рассказываю вам все это, но по-прежнему не могу объяснить. Скажу лишь, что палаццо моего детства казался теперь ярким, живым и настоящим, как никогда в моей жизни. Знакомое стало незнакомым, а потом вновь знакомым.

Начали собираться гости. Меня это напугало. Я так долго не был среди людей, что вдруг захотелось убежать прочь, забиться в угол, скрыться от взглядов, защититься от громких голосов и смеха. Люди были так близко, что я мог их коснуться, и так далеко, что могли с тем же успехом оказаться бесчеловечными боррагезцами.

К счастью, я был избавлен от разговоров: когда очередной гость приближался ко мне, думая, что я представляю интерес, он ахал и сворачивал в сторону. Я действительно представлял интерес, даже чрезмерный. Незрячие глаза, заклейменные щеки и истощенное тело сразу выдавали, кто я такой. Гости перешептывались. Они считали себя хитрыми и скрытными, но я слышал каждое слово.

— Ди Регулаи. Сын.

— Сфаччито! Сфаччито ди Регулаи!

— Не думал, что они способны пасть так низко.

— Я всегда слышал, что сын слабак.

— Он похож на скелет!

— Взгляните на его глаза.

— Ай! Что здесь делает это существо?

— Это предупреждение? Я думал, он мертв.

— Похож на чудовище.

— Как только ему удалось выжить?

— Эти глаза! Я слышал, что он слеп, но такие раны!..

— Его глаза...

— Его глаза...

— Его глаза...

И так далее. Я знал все реакции и эмоции этих людей, потому что их чувства были притуплены, а мои — остры, однако их ужас ничего для меня не значил. Они считали меня чудовищем, но я не возражал. Я сам считал себя чудовищем.

Оставленный гостями в покое, я подслушивал их разговоры, накатывавшие волнами наволанской речи. Теплые голоса флиртующих женщин. Гордая похвальба красующихся мужчин. Взаимные уступки негоцциере и мерканта. Мир, в котором я вырос.

— Два нависоли за ярд!..

— ...Вы видели «Молочницу»?

— Старую комедию Арестофоса?

— Да, но Дзуццо ее переосмыслил...

— Сиа Девина, вы с каждым днем все красивее...

— Аво, честное слово, ты преувеличиваешь. У меня есть служанка из Ромильи, и она в жизни никого не укусила...

— Мрамор вниз по реке в Венну, за полцены, означенной ди Корто...

Когда у меня были глаза, я не замечал, как текут разговоры. Кто ведет, а кто внимает — и что это говорит о силе собеседников. Но теперь я слушал; я перестал быть участником, не пытался найти просвет для собственного голоса, чтобы продемонстрировать мой интерес или ум; ни одна из десятков иных причин более не заставляла мои губы издавать звуки. Оставленный на обочине чужих бесед, я слушал — быть может, впервые в жизни. В словах не было смысла, они описывали мир, который перестал быть моим, но сами голоса завораживали. Тона и ритмы были почти музыкальными, фразы сплетались, звучали то громче, то тише в теплом вечернем воздухе. Мужчины горделиво гудели, женщины восхищенно щебетали. Мужчины сталкивались рогами, как быки. Женщины кололи, как стилеты.

Внезапно музыка разговоров резко изменилась. Кто-то важный пробирался сквозь толпу, разрезая веселье, как нос корабля режет воды Лазури. Речи замирали, сменяясь шелестом одежд. Люди кланяются, понял я.

— Мой господин! Парл! — Голос калларино гудел от радости. — И снова добро пожаловать в Наволу!

Шелест ткани поведал мне, что калларино тоже низко поклонился.

— Патро Корсо! — прозвучал ответ. — Город еще красивее, чем был во время моего последнего визита! — Это был не голос Руле. — Мои поздравления в честь дня имени.

— Вы очень любезны, — самодовольно отозвался калларино. — Для нас честь принимать вас.

Это определенно был не молодой парл, которого я знал. Голос звучал ниже, гудел уверенностью, казался знакомым...

Граф Делламон.

Я едва не рассмеялся. Ну конечно, первый министр стал парлом. Человек, больше всех поддерживавший Руле, обернулся голодным волком. Каззетта был прав. Делламон слишком властный, чтобы остаться в тени порывистого молодого наследника.

Мои мысли были прерваны приближавшимися шагами и беседой Делламона и калларино.

— А, молодой Бык, — раздался голос Делламона. — Не ожидал, что вы еще живы. — Пауза. — Однако вид у вас скверный.

— Неужели? — Я заставил себя лучезарно улыбнуться. — У меня нет зеркала.

— Некоторые из моих боевых псов выглядели лучше после проигранной схватки.

— Уверен, что парл выглядит еще хуже меня.

— Я парл.

— Однако я точно помню, что был какой-то человек, которого вы дали клятву защищать.

— Не обращайте на него внимания, — сказал калларино, однако Делламон лишь усмехнулся:

— Тот мальчик не был мужчиной, каковым себя считал. Кстати, это ваша общая проблема.

— Вы его отравили? — спросил я. — Подослали стилеттоторе?

— Я прикончил его собственноручно, — ответил Делламон. — Вогнал кинжал между ребер, когда он праздновал кончину дяди Чичека и успешное избавление от отцовских долгов.

— А потом, конечно же, обвинили в его смерти дядюшку. Хотя Чичек был уже мертв, вы нашли способ свалить вину на него.

— Ай. Похоже, ослепнув, вы стали лучше видеть, Давико. Действительно, одного из самых доверенных людей Руле четвертовали за измену. Некоего Сино. Вы с ним встречались.