Навола

— Тогда перескажите.

— Это песня о молодой девушке, которая жила с могущественным быком. Бык был добр к ней и охранял ее, но однажды ночью, когда она гуляла по лугам в свете луны, к ней пришел волк. И после этого стал приходить каждую ночь. И в конце концов соблазнил ее. Волк убедил девушку, что бык — ее враг, что она должна убежать вместе с ним и он оденет ее в бриллианты. Но чтобы убежать, она должна была кое-что сделать.

Моя грудь сжалась.

— Темной ночью, пока бык спал, она вырвала ему глаза и сделала из них амулет себе в приданое, чтобы доказать свою любовь к волку. Но когда она попросила волка помочь ей убежать, тот не помог, а привел других волков, и все они набросились на быка и стадо, которое тот защищал. Когда резня закончилась, девушка стояла среди мертвецов. Окруженная рычащими волками, рыдающая из-за своей измены и своей горькой судьбы. И теперь, в полнолуние, можно видеть ее слезы на траве, яркие, как обещанные ей бриллианты. Но сама она исчезла. Даже ночь не может ее отыскать.

Я понял, что больше не хочу есть.

— Уверен, что ее судьба сложилась не так ужасно, — сказал я, вытирая пальцы.

— Не знаю. Я слышала много песен. Кто-то говорит, что ее продали в рабство в Хур. Кто-то — что она получила в награду земли. Но уверена, песни о том, что она стала наложницей парла, лгут: я никогда не встречала ее в Мераи.

Я давно не вспоминал о Челии.

Быть может, она, как и я, чахла в какой-нибудь промозглой темнице. Но скорее всего, ее просто швырнули в Ливию. Возможно, вот эти рыбы, которых мы едим за этим столом, кормились ее гниющим трупом. Я думал, что нанесенные Челией душевные раны исцелились, пусть я по-прежнему был слеп, однако Аллессана мгновенно пробудила ту боль.

Челия. Освобожусь ли я когда-нибудь от нее? Узел желания и любви, переплетенных с ужасом и яростью. Я не хотел плакать — да и не мог из-за причиненных Челией увечий, — но мне не нравилось чувство в моей груди.

Рука Аллессаны робко коснулась моего плеча.

— Мне жаль. При нашей прошлой встрече вы показались мне добрым. Я бы не пожелала вам такой участи.

— А, доброта... Да, я добр. Думаю, только поэтому все еще жив. Если бы мои враги думали, что я способен на малейшую жестокость, меня бы давно похоронили. Абсолютная безобидность — вот что спасло мне жизнь.

Я не скрывал горечи.

— Рада, что не участвую в серьезных интригах, — сказала девушка.

Во мне вспыхнуло раздражение.

— Я тоже думал, что не участвую в интригах. — Я повернулся к ней, раскрыв глазницы, насколько позволяли шрамы. — Но очевидно, я недостаточно хорошо их видел.

Она отпрянула.

— Ай! Вы...

— Урок, — резко произнес я. — То, что вы слабая карта в чьей-то руке, вовсе не означает, что вами не сыграют и вам не грозит опасность.

— О чем вы говорите, дорогой Давико?

Это калларино обратился ко мне через стол, и его слова привлекли внимание всех присутствующих. Как обычно, он говорил масленым голосом, самодовольный и снисходительный. Прибыло новое блюдо. Суп с помидорами и острым перцем, одновременно холодный и жгучий.

— Итак? — настаивал калларино.

Более мудрый человек сгладил бы момент. Более расчетливый — обратил бы себе на пользу. Но я не был ни мудрым, ни расчетливым.

— Я говорил моей прекрасной спутнице, что свинья может рядиться в золотые одежды, но по большому счету все, что она умеет, — это хрюкать. Мужчина, который бахвалится, чтобы произвести впечатление на женщину, достоин жалости. Мужчина, который распускает хвост, словно павлин, демонстрируя давным-давно обгоревшие перья, достоин презрения.

Кресло калларино резко скрипнуло. Он вставал. Я понял, что зашел слишком далеко. Унизил его слишком сильно. Я слышал его приближающиеся шаги. Он перережет мне горло, чтобы защитить свою честь...

Раздался взрыв смеха. Это смеялась Фурия, весело и довольно.

— Ваш песик до сих пор гавкает!

— Больше он не будет гавкать, — ответил калларино. — Уверяю вас.

Фурия продолжала смеяться.

— И вы снова потратите впустую ценного Регулаи.

Шаги калларино замедлились.

— О чем вы говорите?

— Я? Ни о чем. Он ваш раб. Делайте что хотите. Будь я на вашем месте, не стала бы с такой легкостью избавляться от игрушки, но вы всегда следуете за своим гневом.

— По-вашему, я всегда следую за своим гневом?

В голосе калларино слышалось опасное предупреждение. Гости затихли, потрясенные ее дерзостью.

Фурия словно наслаждалась вниманием.

— Думаю, сегодня вы перережете Регулаи горло, — сказала она, — а завтра пожалеете об этом. Но сделаете вид, будто это не так.

— Фурия...

— А может, вы настолько неумны, что даже не заметите, что впустую потратили нечто ценное.

Не знаю, оскорбляла ли она калларино потому, что сердилась из-за Боккатта и их рабских загонов в городе, или ей просто хотелось оставить отметину на его щеке. В любом случае она вела опасную игру. Я отчасти ожидал, что калларино бросится на Фурию, а не на меня. Между ними повисло молчание. Я нащупал нож для мяса и спрятал под столом, надеясь, что еще смогу преподнести калларино сюрприз.

— Насколько я понимаю, у вас есть предложение, — произнес калларино придушенным голосом.

— Сфаччито — ваша собственность. Делайте что пожелаете. Убейте его. Сохраните. Меня это не касается.

— Однако вы продолжаете говорить.

— Если вы так ненавидите своего песика, почему бы не продать его? По крайней мере, он принесет вам доход.

— Ай. Вот оно. Вы по-прежнему хотите его купить.

Фурия рассмеялась.

— Ну ладно. Почему нет? Даю вам половину навилуны.

— Пол-луны за последнего ди Регулаи? — фыркнул калларино. — Уж лучше я перережу ему горло.

— Едва ли вы можете назвать это существо ди Регулаи. Вы уничтожили его ценность. Здоровая курица стоит больше, чем это пугало.

— Секунду назад вы говорили, что его ценность велика. И, судя по всему, по-прежнему хотите его заполучить. Почему?

Я тоже гадал, почему Фурия вмешалась. Решила каким-то образом спасти меня? Маловероятно. Моему банку выпустили кровь. Мое тело уничтожено. Фурия не станет руководствоваться одной жалостью. Что за польза ей от меня? Может, она просто демонстрирует остальным, что не подчиняется ни одному мужчине? В наши застолья она определенно вносила смятение.

— Нависоли за то, чтобы перерезать ему горло, — вмешался Делламон. — Его давно следовало прикончить.

— Вас не приглашали в этот разговор, чужестранец, — ядовито сказала Фурия.

— Однако я здесь, с удобством расположился за столом.

Гарагаццо откашлялся:

— Думаю, лучше сделать из него пример. Медленно четвертовать на Куадраццо-Амо, чтобы все видели и делали выводы. Чтобы помнили цену измены.

— Это попахивает бесчестьем, — проворчал Сивицца. — Он заплатил выкуп. Убейте его быстро, и покончим с этим. Пытки унижают всех нас.