Назови меня по имени

Маша и Петька прошли в гостиную. Здесь всё уже было совсем не так, как в старые добрые времена. Когда-то давно Ираида Михайловна обещала сделать здесь ремонт, и вот пожалуйста – нет больше никаких обоев с золотистым рисунком, никаких зелёных штор. Теперь в гостиной основной контраст создавали мягкие розовые портьеры и стены, выкрашенные бледной салатовой краской. Стало светлее, просторнее. Холоднее.

Разговор не клеился. Петька съел тарелку грибного супа и ковырялся в рыбе, пытаясь обеими руками вытащить из неё мелкие кости.

– Можешь не доедать, – милостиво разрешила Ираида Михайловна, и Маша покачала головой. В её детстве оставлять еду на тарелках запрещалось.

Ираида Михайловна проводила внука в бывшую Алькину комнату, где после ремонта была устроена новая детская для Машиных племянников, чтобы те могли иногда ночевать у бабушки. Там Петька наконец добрался до компьютера, включил его и погрузился в какую-то игру.

Ираида Михайловна вернулась в гостиную. Над столом повисла пауза.

– Зачем ты приехала? – спросила наконец Ираида Михайловна. – Алла попросила?

Маша открыла рот, чтобы ответить, но мать остановила её жестом.

– Позволь мне закончить, – сказала она. – Я столько лет представляла себе нашу встречу.

Рука Ираиды Михайловны теребила уголок салфетки, почти так же, как тогда, на поминках, после случая с иконой. Только в тот раз мать старалась не смотреть отцу в глаза, а сейчас она глядела на Машу прямо, с полным осознанием своей правоты.

Маша тоже смотрела прямо; ей не в чем было каяться.

– Сейчас главное – твоё здоровье, – сказала она матери.

Ираида Михайловна отбросила салфетку и стукнула ладонью по столу. Маша замолкла – сработал старый рефлекс.

– Есть люди, которые не любят признавать свои ошибки. – Голос матери дрожал.

Пауза затянулась. Ираида Михайловна наполнила стакан водой из графина и отпила глоток.

– Не могу понять одного: чем я заслужила твой бойкот, такой жестокий, бесчеловечный? Твоё молчание длилось восемь с половиной лет.

– Я не молчу, – сказала Маша. – Я отвечаю, как умею.

– Значит, это моя вина, – вздохнула Ираида Михайловна. – Не научила дочь элементарным вещам.

– Мама, давай не будем, – ответила Маша. – Я ведь приехала.

– И зачем? – усмехнулась мать. – И почему именно сейчас?

– Алла должна была рассказать мне гораздо раньше. – Маша попыталась притронуться к руке матери.

Рука оказалась холодной и сухой. Ираида Михайловна отвела взгляд.

– Я… Я тебя люблю, мама.

Маша произнесла это и тут же поняла, как неискренне прозвучало сказанное. Ираида Михайловна тоже умела отличать ложь от правды.

– Хватит лицемерных объяснений, – проговорила она. – Просто согласись, что была неправа. Что нарочно делала мне больно. Извинись.

Она не договорила, отняла руку и встала. Подошла к окну. Маша помнила, что Ираида Михайловна не переносит, когда кто-то смотрит на её слёзы. Нужно было переждать несколько минут, и Маша молча наблюдала, как медленно колышется тяжёлая пепельно-розовая штора.

– Я всё про тебя знала заранее, – сказала Ираида Михайловна. – Знала, какая ты будешь. С самого рождения, безо всяких гороскопов… Высокомерная, бессердечная.

– Мама!

Любая фраза, сказанная Машей, звучала беспомощно. Её слова, как дохлые рыбы, плавали в пространстве обновлённой гостиной – брюхом вверх.

– Тебе нельзя волноваться!

Эта попытка тоже оказалась неудачной. То, ради чего Алька уговорила Машу посетить квартиру на Гороховой, Маша сказать не смогла.

Ираида Михайловна наконец обернулась и медленно подошла к столу. Лёгкая краснота век говорила о том, что слёзы всё-таки были.

– Ну что ж, – сказала мать. – Значит, всё так, как я и думала. Не хочешь извиняться. Тебе плевать на меня. Ты приехала получить гарантии, что после моей смерти к тебе отойдёт часть моего имущества.

Маша в изумлении замерла. Чашка с остатками зелёного чая дрогнула в её пальцах.

Интонация Ираиды Михайловны, со времён далёкого детства повергавшая Машу то в оцепенение, то в дрожь, даже сейчас обладала колоссальной силой. Машина голова дёрнулась – словно ей отвесили чувствительный подзатыльник. К горлу подкатила тошнота, руки вцепились в деревянные поручни кресла.

– Чего замолчала? Правда глаза колет?

Маша наконец поставила чашку, отодвинула пустую тарелку.

Медленно поднялась. Её мутило от съеденной пищи. Сглотнув кислую слюну, Маша сделала вдох носом.

– Спасибо за ужин.

Она медленно прошла в комнату, где Петька в наушниках, сидя перед экраном компьютера, взрывал очередной вражеский танк. По дороге ей пришлось сделать ещё несколько нелепых глотательных движений.

Глава 12

Маша надевала пальто, Петька завязывал шнурки на ботинках.

– Оставайтесь, я вам в любой комнате постелю, – то ли просила, то ли приказывала Ираида Михайловна. – Себя не жалеешь, так хоть ребёнка пожалей.

Присутствие Петьки действовало на Машу целительно: тошнота понемногу отступала, хотя по-прежнему каждый предмет в обновлённой квартире и каждый жест хозяйки казались ей болезненно грубыми, навязчивыми и недобрыми. Мигающие зелёными огоньками старомодные часы торопили: приближалась ночь. Если выехать сейчас – к утру можно добраться до Королёва.

– Как хочешь! – Мать перекрестила Петьку и обиженно заключила: – До утра будешь за баранкой сидеть, только бы не ночевать у родной матери. Бог тебе судья.

Они с Петькой шли через двор по бледно-жёлтой полосе, текущей от фонаря парадной. Маша обернулась и подняла глаза. На втором этаже, в оранжевом четырёхугольнике окна, качнулся узкий женский силуэт и тут же исчез из виду.

– А бабушка пожелала тебе добра или отругала? – спросил Петька.

– Кто её знает, – вздохнула Маша. – Наверное, хотела сказать что-то хорошее.

– А голос был такой, будто отругала, – буркнул Петька.

Они ещё не пересекли границу Ленобласти, а Маша была уже полностью вымотана. Петька, по своему обыкновению, дремал с наушниками в ушах. Поболтать с ним было невозможно, да и сил на разговоры у Маши не осталось.