Не бери в голову. 100 фактов о том, как подсознание влияет на наши решения

Но и здесь, даже когда мы получаем двигательные сигналы и очевидно, что они полезны для воссоздания модели сознания, мы все равно дополняем их внешними наблюдениями, чтобы судить о том, что делаем.

В классических экспериментах, демонстрирующих это явление, испытуемые рисуют линии [107] . Используя зеркала или экраны, экспериментаторы меняют линию, которую испытуемые видят и рисуют. А для того чтобы рисовать строго вертикальную линию, которую они видят, участникам приходится рисовать линию, отклоняющуюся в сторону. Когда отклонение между тем, что видят участники, и тем, что они рисуют, становится очень большим (больше 40 градусов), испытуемые начинают понимать, что их линии отклоняются от изображения на экране [108] . Тем не менее при незначительных отклонениях они корректируют траекторию своих движений, чтобы воспроизводить линии с экрана, не осознавая того, что делают это. Мозг, контролирующий руку, знает, что она рисует кривую линию, и так и происходит, но эта информация не попадает в сознание. Сознание делает выводы, наблюдая, как рука двигается вертикально [109] .

107

[66, 92].

108

[145].

109

Аналогичные результаты были получены в эксперименте с опытными машинистками. Экспериментаторы вставляли ошибки в печатный текст, а некоторые ошибки исправляли [110]. Работа практически не замедлялась, когда машинистки действительно ошибались. Но они были склонны считать, что исправленные экспериментаторами слова были напечатаны ими правильно.

Мозг использует обратную двигательную и зрительную связи, чтобы скорректировать наши действия. Но пока оба вида связи не противоречат друг другу, зрительная обратная связь легче доступна внешним наблюдателям, и потому она доминирует в нашем восприятии своих действий.

Мы знаем то, чего не знают другие люди, и это помогает нам знать, что они сделают

Третье явление асимметрии нашего сознательного опыта связано с тем, как моделируют нас другие люди, – это память. Мы знаем то, чего не знают они, и нам известно, что они не знают, что именно знаем мы. Это бывает очень полезно при прогнозе – что они могут от нас ожидать.

Например, представьте себе, что я вернулся в раздевалку после плавания. Я знаю, что моя одежда находится в 87-м шкафчике. Но возле этого шкафчика стоит мужчина. Всем находящимся в комнате может показаться, что он забыл свой код, поскольку он торопливо набирает разные цифры.

Увидев мою покрасневшую физиономию, он может решить, что я взбешен или напуган. Он даже может подумать, что в этом шкафчике находятся мои вещи. Если я подойду к нему, его реакция будет зависеть от того, как он меня моделирует: насколько я сильнее него, похож ли я на драчуна, сможет ли он убедить меня, что просто забыл, где его шкафчик?

Но мое знание, что шкафчик 87 – мой, дает мне преимущество. Я смогу остановить незнакомца от принятия выводов, которые помогли бы ему понять меня, направляясь мимо шкафчика прямиком к своему другу-здоровяку. Я могу сообщить ему о том, что мне известно, и тем самым поменять содержание его мыслей, а до этого я сам должен кое-что понять: поможет ли мне друг, что он думает – почему я направляюсь к нему? Многие из этих рассуждений лучше всего прогнозировать, моделируя свое сознание тем же способом, какой будет использовать мой друг. Cтрах и гнев угадываются по выражению моего лица, движениям и интонациям. У меня слишком большой опыт «достижений», чтобы не ввязываться в подобные передряги. Мои худые руки очень хорошо видны, поскольку полотенце я повязал вокруг бедер.

Но основная информация – мои вещи находятся в шкафчике под номером 87 – принадлежит мне. Без этой информации я не мог бы принять решение пройти мимо человека, который пытается этот шкафчик открыть. Мне нечего было бы сказать другу. Эти решения основаны на моих социальных представлениях о людях (и моем понимании того, как они воспринимают меня), но, чтобы сделать такие выводы, нужно включить мою частную информацию в процесс моделирования. Моя модель нуждается в информации, которой нет у других людей, чтобы точно предвидеть их действия. Следовательно, я должен осознавать вещи, которых другие могут не знать, даже несмотря на то, что модель сознания предназначена для прогнозирования реакции на мои действия других людей [110] .

110

Существует множество сценариев, когда доступ к личному знанию, о котором другие не могут судить, улучшает нашу способность предсказывать чужое поведение и манипулировать им. Есть информация, которую другим людям предстоит получить позже (например, я прожег дырку в платье жены, когда гладил его утюгом). Есть такая, которую они уже могут иметь (например, моя жена увидела платье, когда стала одеваться). Есть также информация, которой я могу делиться (например, что я прожег дыру в платье и что зарезервировал в ресторане столик на субботу, и мы туда отправимся после того, как она купит новое платье).

Еще одна причина для существования избирательной информации, к которой не имеют доступ другие: проблема множественных взаимодействий партнеров. В примере с раздевалкой, описанном выше, друг знал, что мои вещи лежат в шкафчике 87. Человек, стоящий у этого шкафчика, возможно, понял это, когда увидел, как мы к нему приближаемся. Но другие люди, находившиеся в раздевалке, до поры об этом не знали, а некоторые из них никогда и не узнают. Гипотетически мы можем построить отдельную модель своего сознания для каждого человека, с которым пересекаемся, но проще построить общую модель и включить в нее поправки доступной информации, в которой другие люди могут ошибаться. Одна из таких поправок ложных убеждений показана в экспериментах со Smarties, а также с Салли и Энни [14, 130].

Социальная модель собственного сознания, включающая в себя только ту информацию о нас, которой другие могут обладать, представляется безупречной. Но наша модель, имеющая доступ к некоторой информации, недоступной для других людей, оказывается более эффективной – она дает нам подсказки: что о нас думают другие люди, как нам лучше реагировать на их поведение и манипулировать ими.

Лампе не нужно знать, почему она светит, когда вы щелкаете выключателем. А нам не нужно знать, почему мы делаем то, что делаем, раз уж мы все равно это делаем

Лампу можно считать простым устройством, принимающим решение. Когда я щелкаю выключателем, ввод информации происходит из разных источников. Вставлена ли вилка в розетку? Цела ли нить накаливания? Не перегорели ли пробки? Если на все вопросы ответ «да», лампа «решает» дать свет. Ей не нужно хоть что-нибудь понимать в электричестве или фотонах, однако она светит. Тем не менее модель работы лампы интересует физиков, инженеров и писателей, у которых лампа не работает. Они хотят предвидеть поведение лампы и манипулировать ею, а потому моделируют ее теоретически. Физики могут моделировать свет как волну, и эта модель дает массу прогнозов. Они могут моделировать луч света как поток частиц, что объясняет многое другое. Инженеры могут моделировать лампу как область концентрации электричества, идущего от проводов, и использовать это для того, чтобы выяснить, насколько большим должен быть предохранитель. Моя модель проще, и она помогает мне получать свет. Но ничего из всего этого лампе для работы понимать не нужно. Области мозга, принимающие решение, также представляют собой сложные нервные выключатели, которым ничего понимать не надо: они не должны понимать информацию, им нужно просто на нее реагировать. Когда я дотрагиваюсь до горячего, важно, чтобы сигналы прошли по моему телу, спровоцировали меня отдернуть руку. Ни один из участков, посылающих сигналы, не должен понимать, что они управляют моей рукой, что руке горячо или что, если они не сработают, я могу ее повредить. Им нужно знать не больше, чем лампе: если она не будет светить, я не смогу продолжать писать. Мы создаем абстрактную модель других людей, со всеми их целями, намерениями, эмоциями и мыслями лишь потому, что хотим предвидеть их поведение и манипулировать ими.

Сознание – это модель, а не интерпретация модели

Состояния, которые мы подразумеваем в нашей собственной модели, суть и есть сознание. Мою модель спрашивают: «Что я могу видеть?», и ответом будет мой сознательный зрительный опыт. «Как я себя чувствую? Я раздражен», – это мой сознательный опыт чувства. «Почему я наступил тебе на ногу? Да потому что я раздражен и меня толкнул читатель», – это мой сознательный опыт умозаключения.

Это вид информации, который использует наша модель, и у нее нет никаких оснований участвовать в каких-либо иных процессах работы мозга. Остальная часть мозга не использует такие модели. Она работает как лампа или мой компьютер: получает сигналы и отправляет другие сигналы дальше. Больше не существует никаких моделируемых состояний, которые могут быть сознательными.

Мы даже не осознаём, как модель получает знание об этих состояниях. Как моя модель решает, что я был раздражен? Может быть, она принимает во внимание скорость моего сердцебиения? А вдруг я выглядел хмурым из-за жвачки, которую жевал в тот момент, когда спрашивали, как я себя чувствую? А уровень сахара в крови был ниже обычного, потому что после завтрака я больше ничего не ел. Это вполне вероятно. Мы убедились, что наш сознательный опыт эмоций формируется с помощью таких сигналов нашего тела. Но моя модель не говорит мне, что именно она решила. Эта информация в нашей модели превращается в состояние, и у модели нет причин удерживать информацию о том, как мы оказываемся в этом состоянии.

Я могу задать модели вопрос, а она – ответить, что я сержусь из-за ссоры с женой этим утром. Она может сказать, что я вспыльчив, потому что ничего не ел с самого завтрака. Это может иметь или не иметь отношения к тому, почему моя модель сообщает мне, что я раздражен. Но это сознательный опыт моего раздражения.

Если мы сами не контролируем свои мысли, значит, это должен делать кто-то еще?

Странно, что иногда мы наделяем разумом шарикоподшипник, автомобиль и компьютер. Но это не предел для возможностей нашего сознания. Мы также способны изобретать разум, который возражает нашему сознанию и не хочет делать то, что мы хотим.

Большинство людей полагают, что их собственный разум – это сущность, которую они всегда могут контролировать. Католики даже каждую неделю сознаются в том, что согрешили в мыслях, как и в том, что должны были сделать, но не сделали. Но людям бывает очень трудно влиять на собственные мысли. Попробуйте несколько минут не думать о машине. Если у вас, как и у меня, появились мысли о других автомобилях, то чем сильнее вы станете стараться подавлять свое воображение, тем больше будете о них думать.

Но если вы добровольно не думали обо всех этих машинах, кто же вас заставил? Вы вынуждены винить в этом себя? Или, может быть, меня – за то, что попросил вас сделать такое упражнение? А вот ученые из Гарварда предоставили добровольцам шанс обвинить в этом что-нибудь другое [111] . Их испытуемые слушали несвязные шумы, записанные в кафетерии, но им было сказано, будто бы эти шумы содержат скрытое послание. Исследователи просили часть испытуемых не думать о машинах, когда те записывали свои мысли на бумаге. Другим они, напротив, велели намеренно думать о машинах. После этого они спрашивали участников, насколько скрытые послания повлияли на их мысли. Те, кто безуспешно пытался не думать о «фордах», «тойотах» и «порше», с большим рвением утверждали, что эти мысли приходили к ним под влиянием прослушанной записи. Те, кто думал о машинах умышленно, такого рвения не проявляли.

111

[165].