Не измени себе

«Интересно, какую отговорку он придумает, если укорить?»

— Эй, Пашка, ты что, руки вывихнул?

Тот с готовностью бросил весла, обернулся.

— Ты знаешь, растянул жилы. Руки так болят, будь они неладны…

— Ты смотри!—предупредил заботливо Борис.— Могут и отсохнуть, если не тренировать.

Пашка резко обернулся всем корпусом к Борису.

— Это называется — атрофируются. Жилы-то — связка всему. Ты вот по Мюллеру не хочешь заниматься, а там прямо сказано: кто избегает физических нагрузок, у того мышцы дрябнут и постепенно усыхают.

Пашка с опаской покосился на свои сильные, цепкие руки, испытующе взглянул на Бориса и вдруг сильно зара­ботал веслами. Борис, не ожидавший такой реакции, тихо рассмеялся. И тут же спохватился — еще, чего доброго, бросит. Пусть поработает, а он хоть малость передохнет.

Борис осторожно прижал весла к бортам лодки, скло­нился к тихо журчащей воде и намочил себе голову.

«Смотри как потеплело. Пожалуй, искупаться можно».

Борис огляделся, заметил невдалеке едва выступавшие из воды вершины деревьев. До разлива здесь было озерко, а вокруг него — ивы. Около деревьев мелко и вода потеп­лей, самое удобное место для купания.

Он тронул за плечо Пашку:

— Хорошо бы окунуться, а?..

Правда, лето только начиналось, но вода вполне под­ходящая. Конечно, не очень теплая, но все-таки жара, упарились.

Пашка обрадовался.

— Отличная мысль, старик. Я за милую душу.

— Греби тогда вон к тем деревьям…

Подошли, уткнулись носом лодки в крону ивы, будто пришвартовались к ней. Пашка в один миг сбросил с себя одежду и тут же бултыхнулся в воду. Он так заразительно смеялся, вскрикивал от удовольствия и шлепал руками но воде, что Борис, сам того не замечая, заспешил, хотя спе­шить было некуда. Не худо было бы остыть малость. Но нетерпение его подхлестывало. Он торопливо сбросил одежду, прыгнул за борт и тотчас вскрикнул, как от ожога. Но это неприятное ощущение скоро прошло.

Они долго плескались, дурачились, старались достать дно.

Наконец забрались в лодку и, отплыв от ивы, принялись удить рыбу. Но с рыбой долго не везло. Попадалась мелочь, которую Борис тут же выбрасывал за борт, но Пашка, покосившись на Бориса, складывал рыбешек в лодке.

Борису вспомнился отец. Как он нежно, заботливо от­носился к глупышам-малькам. Вот уж действительно по­видал жизнь в неволе! Осторожно сожмет в ладони рыбеш­ку и тихонечко вынимает крючок, добродушно пригова­ривая:

— Ах, глупыш, глупыш! Все тебе игра… Думать надо и уметь червячка от крючка отличать. Второй раз, поди, не попадешься.— Сотворив из ладони лодочку, он наполнял ее водой и давал малышу прийти в себя, ожить. А когда малец затрепыхается, опустит руку в воду и ждет, пока ры­бешка не уплывает.— Ну, вот. Живи да сил набирайся. Себе на радость и человеку на пользу.

А попробуй убедить Пашку, что от малышки будет больше пользы, если подрастет. Твои же запасы, не бар­ские!.. Какое там! Заржет по-жеребячьи или еще что-либо отмочит…

Нежданно-негаданно начался клев, и все мысли Бориса улетучились: на них будто рыбий косяк налетел. Рыба, ополоумев, хватала пустой крючок. Окунь, густера, подле­щик, язь…

Когда нос и корма «каравеллы» были завалены рыбой, Борис не выдержал:

— Нет, это невозможно. Хватит, Пашка, ну зачем нам столько рыбы?

Пашка злобно полоснул Бориса взглядом и даже слов не нашел, чтобы выразить свое негодование. Захватило че­ловека… Пашка то и дело дергал удилище и вытаскивал из воды серебристых, бешено извивавшихся рыбин.

— Опомнись, Кныш,— назвал Борис товарища уличной кличкой,— Пропадет, пока до дома доберемся. Ведь вы­бросим.

— Эх, голова садовая. Выбросим, выбросим!.. Вот на­катаем лодку — и на рынок.

Борис опешил. Рынок… Он вышел на «каравелле», что­бы испытать себя, если надо — помериться силой с боль­шой водой, а тут… базар.

Некоторое время Борис молчал, крепился, но наконец не выдержал, проворно смотал удочки и уже начал связы­вать их, как вдруг два удилища одно за другим вырвались у Пашки из рук и нырнули за борт. Одно стало торчком, потом его бросило влево, вправо, и оно начало удаляться от лодки.

Черт возьми! Неужто осетр? — Борис не верил своим глазам.

– А рыбина будто дразнила рыбаков. Она вдруг резко изменила направление и стала приближаться к лодке. Пашка замер. Когда удилище, описав дугу, снова стало удаляться, он не выдержал и, в чем был, бросился за борт.

— Вернись! Вернись, Пашка-а!

Но тот будто оглох. Он видел только удилище, он гнал­ся и гнался за ним.

«Утонет. Ведь утонет, проклятый».

Развернув лодку, Борис поплыл вслед за товарищем, стараясь перерезать путь рыбине. Лодка сблизилась с уди­лищем; изловчившись, Борис схватил его.

Пашка что-то истошно закричал и, захлебнувшись, за­кашлялся.

— Плыви сюда. Акула попалась,— звал его Борис.

Шутки шутками, а рыбина и в самом деле, должно быть, немалая. Леска была скручена из конского волоса. Долж­на выдержать. Удилище рвалось из рук. Борис ослабил леску, чтоб она не лопнула. Когда Пашка ухватился за борт лодки, Борису удалось немного подтянуть рыбину.

— Подожди! Я подсадчиком, подсадчиком ее,— стуча зубами, бормотал тот.

— Потом. Собирай удочки. Быстро! — торопил его Борис.

Пашка не послушался, схватился за леску. Борис толк­нул его и указал глазами на удилища. Зыков, чуть не пла­ча, судорожными движениями кое-как начал сматывать удочки. Не вытерпел. Сгреб их руками, бросил в лодку.

А Борис в это время боролся с рыбиной. Вытаскивать ее рывком было опасно, сорвется. Единственный выход — взять измором, заставить ее выдохнуться в борьбе. Крючки, по-видимому, очень глубоко ушли в брюхо, рыбина хотя и сопротивлялась, но постепенно слабела и сантиметр за сан­тиметром позволяла подтягивать себя к лодке.

«Щука или жерех?» — гадал Борис.

Он часто ловил их. Но такая крупная добыча попалась «первые.

— Дай, дай мне! Ну, пожалуйста…

Борис обернулся. Пашка тянулся к леске и весь дрожал. И не понять: то ли от холода, то ли от волнения.

— Бери. Твоя же добыча. Только не пори горячку. Упустишь. Пуд, не меньше.

У Павла ходуном ходили руки, он дергался сам и тем самым путал рыбину. Она снова заметалась, забилась и вот-вот могла сорваться с тройника.