(Не) люби меня

– Не откажусь.

Тонкие белые руки порхали над фарфоровыми чашками, будто птицы. Раиль как завороженный смотрел на их плавные движения, забывая обо всем. Мелодичный голос вывел его из ступора. Он медленно перевел глаза на лицо женщины.

– Тебе чай с медом? С сахаром? С молоком?

– А… Нет… ничего не нужно. Благодарю.

Какой чай? Он и не понимал, что пьет, не чувствовал вкуса, только жар от чашки, который странным образом перетекал в жар внутри. Он словно разделился на двое. Одна часть плавилась от ее внимательного взгляда, а другая лихорадочно соображала, что сделать, чтобы вернуться в этот дом хотя бы еще раз.

– Так ты лекарь? – спросила Оюми, с удовольствием понимая, что мальчик, кажется, сражен наповал – он что, никогда женщину не видел? Или такую, как она, не встречал? – Ты учишься?

– Я не лекарь, – очень спокойно пояснил степняк, который уже нашел решение. – Я целитель. Это разное. Лекарь лечит лекарствами. А я могу и магией, и лекарствами. Скажите, вы ведь катаянка?

Он даже поддался вперед, так ему нужен был этот ответ.

– Да, я катаянка, – кивнула Оюми. – Тебя это смущает?

– Нисколько, – ответил Раиль на своем ломанном катайском, не зная, что говорит совсем не то слово. То, что он сказал, означало меру веса. – Мне нужна помощь.

Больше он сказать ничего не сумел, но было и не нужно: по удивленному и радостному лицу девушки он понял, что поймал ее. Оюми рассмеялась и даже хлопнула в ладоши, разразившись тирадой на катайском, похожей на птичьи трели. Он угадал от силы пару слов.

– Довольно! – поднял он руки. – Я ничего не понимаю. Мне очень нужен учитель катайского, ведь вся медицина основана на исследованиях ваших ученых. Но найти носителя языка ни в Галлии, ни в Славии невозможно!

Женщина-бабочка смотрела на него уже по-другому, он буквально кожей ощущал это. С интересом, с какой-то нежностью.

– О таком меня еще ни разу не просили, – улыбалась она. – Но ведь Кирьян привел тебя совсем для другого!

– А мы ему не скажем, – заговорщицки усмехнулся Раиль.

Девушка нетерпеливо затарабанила тонкими белыми пальчиками по темному дереву стола, снова вводя его в подобие транса, и кивнула.

– Какие у тебя дни свободные? – живо спросила она. – Ты ведь учишься, наверное, мало времени остается?

– Учусь и работаю в больнице. Смогу приходить два… нет, три раза в неделю. Только я платить за уроки сам буду.

– Не надо денег! – воскликнула Оюми. – Ты же целитель! Посмотришь одного человека? Или не одного…

– Хорошо, – соглашался Раиль, понимая, что он бы любое ее желание исполнил. – Когда?

– Потом, – отмахнулась девушка. – А урок начнем прямо сейчас. Повторяй: чашка – бэй. Чай – ча.

– А что обозначает «конна ху»?

– Это ругательство, – порозовела девушка. – Хочешь, научу ругаться? Это весело!

34. Закалка

– Да красивый, красивый, – констатировал Джерри, видя, как Раиль тщательно зачесывает назад отросшие черные волосы и застегивает пуговицы на длинном жилете. – Опять к бабочке?

– Ага.

– Ты влюбился.

– А я разве спорю? – врать самому себе Раиль не любил.

Он был влюблен по уши. Он не мог без нее жить. Он специально после учебы приходил к ее дому и вглядывался в окна, только чтобы увидеть тонкий силуэт. День, когда он не видел Оюми даже мельком, смело можно было вычеркивать из жизни. Степняк больше не ходил в больницу: свободное время он предпочитал проводить с катаянкой. Три раза в неделю он пил с ней чай, разучивал новые слова, пытался строить предложения – только бы она похвалила его, только бы улыбнулась поощрительно!

Но и учиться когда-то было нужно, вот Раиль и вычеркнул из своей жизни больницу – и внутри ничего не дрогнуло, даже несмотря на то, что он всегда ставил практику выше теории. В конце концов, больные будут всегда, а вот Оюми – она же бабочка, она может упорхнуть от него в любой момент.

Катаянка же, разумеется, все понимала про его влюбленность, ей это льстило; Оюми была уверена, что из ее младшего приятеля вырастет очень обаятельный и сильный мужчина. Сейчас он еще как мягкая сталь, из которой можно сковать, что угодно – вот она и скует, раз ей дан такой шанс, но сталь нуждается в закалке – и закалить его она тоже сможет. Закаливают ведь, раскалив добела и в холодную воду (отец у Оюми был кузнец), это всегда больно. И Раилю будет больно, но эта боль сделает его лучше и крепче. Разумеется, он понимала, отчего юноша заливается краской, ненароком прикасаясь к ее руке, отчего замирает, сбиваясь, глядя на ее губы… но он был еще совсем ребенок, и потакать его желаниям она не собиралась. Закалка, Раиль, закалка – мысленно внушала она степняку, нарочно приближаясь ближе, прижимаясь к его плечу грудью, чтобы склониться рядом с ним над ветхой книгой из королевской библиотеки и объяснить какой-то заковыристый оборот.

– Слушай, а ты с ней спишь? – с завистью спрашивал друга Браенг-младший.

– Нет, – спокойно отвечал степняк.

– А зачем ты тогда к ней таскаешься?

– Учу катайский язык.

– У-у-у, ты совсем больной.

– Согласен.

Раиль не собирался никому ничего рассказывать ни о своих чувствах, ни о мечтах, но Джерри был страшно болтлив – с таким было проще чем-то поделиться, чем несколько часов отбиваться от расспросов. Но в то же время галлиец умел хранить тайны; ни один прихвостень из его свиты понятия не имел, что степняк ходит к куртизанке. Да и вообще, свита в последнее время жила сама по себе, а Браенг со всеми вещами нагло переехал в дом Оберлингов. В конце концов, они с Раилем были хоть и дальние, но родственники, и их дружба только крепла с каждым днем.

Раньше степняк хотел как-то использовать сына канцлера в своих целях; теперь же вдруг оказалось, что дружба – это и есть взаимное использование. Совершенно необязательно строить какие-то коварные планы, когда можно просто попросить, зная, что друг сделает для тебя всё, что сможет. У Раиля никогда не было таких друзей, только сестра, но она девчонка, это другое. К тому же она теперь в Катае, и ей невозможно рассказать о том, что сегодня Оюми рассмеялась над его нелепой шуткой, а потом забралась в кресло с ногами, скинув обувь, а на тонкой щиколотке у нее татуировка бабочки.

Сегодня он застал девушку, уже одетую для прогулки. Галлийская одежда шла ей не меньше, чем шелковые халаты. Талия в модном платье ярко-голубого цвета с узкой юбкой до середины лодыжки казалась такой тонкой, что ее можно было обхватить пальцами – Раиль, впрочем, не смог бы, у него небольшие руки. Оюми скептически оглядела его наряд: узкие брюки, белая строгая рубашка и удлинённый жилет (без жилета он вообще не смел к ней приходить – мало ли, заметит чего лишнее) и нахмурилась.

– Мы идем раздавать долги, – строго сказала девушка. – Конечно, с таким франтом, как ты, это будет не очень удобно… но ладно, на первый раз сойдет. Держи.

Она вручила ему большую корзину и жестом велела следовать за ней. Он и пошел, радуясь, что может идти рядом с ней по улице так близко, что ее юбка иногда задевает его ноги. Раилю было все равно, куда она его ведет, даже то, что вокруг них были уже не дома, а хибары, он осознавал лишь частью сознания.

Льен – богатый и чистый город. Нищих здесь и в самом деле немного. Любой человек может получить помощь в трудной жизненной ситуации, подав прошение канцлеру. Здесь даже была специальная служба, которая занималась выявлением беспризорников и облагодетельствованием детишек из бедных семей. Таких помещали в интернаты, где о них заботились (в меру человеческих возможностей, конечно), кормили и давали профессии. И все же даже в самом прекрасном городе мира всегда найдутся те, кто выброшен на обочину. Оюми уверенно толкнула облупленную деревянную дверь доходного дома (здесь сдавались комнаты за саму минимальную плату) и поднялась по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. Раньше, похоже, это был какой-то особняк, потому что на потолках кое-где еще виднелись остатки лепнины, а на стенах – следы от барельефов. Потом кто-то выкупил этот дом и разделил перегородками на клетушки, в некоторых из которых и окна-то не было.