Не могу больше

Ну, поссорились девочки когда-то очень давно. С кем не бывает… Как поссорились, так и помирятся. Ох уж эти женщины с их вечными тайнами и загадками.

— Мне понравился дом, — обратился Джон к миссис Гилл, время от времени бросающей на него и Мэри пытливые взгляды. — Не похоже, что он пустует.

— Вы правы, Джон — он не пустует. — Она посмотрела на Мэри. — Помнишь, дружок, ту немолодую приятную пару, Долли и Эвана? Они поддерживают в доме порядок, и хотя мы с Крисом появляемся здесь нечасто, дом, как видишь, вполне обитаем. Только вот сад заброшен… Каждую весну мы нанимаем садовника, но… Да Бог с ним, с садом! Все равно некому в нем гулять.

— Мне не интересно слушать о саде. — В голосе Мэри звенела сталь.

— Почему? — неподдельно удивилась Эмма. — Когда-то ты очень его любила.

Мэри не ответила, но взгляда от матери не отвела: смотрела прямо в глаза, непримиримо и вызывающе, готовая в любую секунду ринуться в бой. Острота ситуации была очевидна, и даже Крис на несколько минут потерял свою философскую невозмутимость.

Но Эмма доброжелательно улыбнулась и повторила: — Да Бог с ним. Мало ли что мы когда-то любили… Крис, надеюсь, коньяк у тебя не закончился?

— Коньяк никогда не кончается, милая женушка. Он вечен, как небо над нами.

— Кристофер, вы очень милы, — с едва уловимым оттенком благодарности сказала Мэри. — Эмме действительно повезло.

«Она не назвала её матерью… Почему?»

К счастью, ужин закончился мирно и даже весело. Кристофер рассказывал уморительные истории, и Эмма молодо и звонко смеялась, закрывая руками лицо.

Кофе отправились пить в гостиную, захватив остатки коньяка и вино. Разговор незаметно иссяк — сказывалась усталость, да и времени было немало.

— Ну что ж, — многозначительно протянул Гилл. — Джон, думаю, наших дам мы оставим наедине — пусть чуть-чуть посекретничают. Не знаю, как вы, а я вот уже полчаса мечтаю о теплой, мягкой постели. Не возражаете?

Женщины промолчали.

Джон поднялся. Он действительно рад был уйти. Сытое, порядком опьяневшее тело настойчиво требовало покоя.

Но дело было не только в этом…

— Может быть, сделать вам горячего чаю? — предложил Кристофер.

— Ты, как всегда, знаешь, что мне необходимо, милый, — благодарно посмотрела на него Эмма. — Я мерзну.

Он с нежностью поцеловал жену в макушку. — Я быстро. А Джон подкинет в камин дровишек.

Крис вопросительно взглянул на Джона.

— Конечно, — кивнул тот в ответ. — Где тут поленница?

— В кладовой, неподалеку от кухни.

…Подслушивать Джон не собирался, но, тем не менее, остановившись у входа в гостиную и прижимая к груди изрядное количество аккуратных березовых бревнышек, он невольно уловил тихие слова Эммы:

— Зачем ты здесь, девочка? Тебе настолько плохо? Ты решила удостовериться, что есть на свете нечто, более ужасное и больное, чем твоя семейная жизнь?

— О чем ты? Я счастлива.

— Вижу.

Джон кашлянул и замер на пороге гостиной. — Я помешал?

Эмма тепло улыбнулась. — Вы вовремя, Джон. Наш камин едва жив.

Мэри на мужа даже не взглянула.

*

Наконец-то!

Нетерпение было так велико, что Джон едва не выронил телефон. Плотно прикрыв дверь и присев на край заботливо разобранной постели, он нажал кнопку вызова, пребывая в полной уверенности, что если сейчас не услышит голос, по которому успел невыносимо соскучиться, сердце его замрет, а потом остановится, и запустить его снова будет не под силу ни одному, даже самому опытному реаниматору.

Шерлок ответил сразу. — Привет, Джон.

Джон едва не задохнулся от радости, но ответил ворчливо: — Как всегда, не даешь даже слово сказать… Привет. С Рождеством.

— И тебя.

Они помолчали минуту и заговорили одновременно:

— Как ты?

— Все нормально.

Разговор снова прервался.

Джон непроизвольно потерся ухом о мягко светящийся экран телефона. — Чем занят?

— Домываю посуду.

— Посуду?! Конец света…

«…ты и посуда…»

— Ничего удивительного.

«…ведь тебя рядом нет…»

— Скучаешь… один?

— Я был не один.

— О… О? Я рад. И кто же…

— Расскажу, когда ты вернешься. Будешь удивлен. Очень.

— Интригуешь. Я скоро вернусь, Шерлок. Скоро… Надеюсь, тебе было хорошо.

— Да. А тебе? Тебе хорошо, Джон?

— Это без тебя-то? То есть… Я хотел сказать… В общем, спокойной ночи.

Джон быстро нажал на сброс и крепко стиснул телефон в ладони.

Прижал к груди.

Он и так сказал слишком много…

За окном качались деревья, и вновь начавшийся снегопад кружился пока ещё редкими хлопьями, убаюкивая своим беспорядочным танцем…

Он возвращался на Бейкер-стрит спустя… Сколько же его не было дома? И где он всё это время был? Не вспомнить… Голова тяжелая и пустая… Но, кажется, он… Да-да, точно! Он умер… Умер? Да. Да. Он упал и разбился… Откуда же он упал? Неожиданно приходит уверенность, что он упал с Колеса обозрения… Да. Точно. Именно с Колеса обозрения. Чушь какая-то. Что он мог делать на Колесе обозрения? Когда он в последний раз катался на этом пугающе огромном аттракционе? Не может этого быть! Но почему же так пьяно, так сильно кружилась голова, когда он летел к земле?

Впрочем, всё это не имеет значения. Главное — он оказался жив. Почему-то…

Его не было очень долго, и себе самому Джон кажется безобразно старым. Потрепанным. Изможденным. Он в панике ощупывает лицо, до судорог боясь утопить пальцы в помятых, глубоких морщинах, и касается упругой, чисто выбритой кожи. Это приносит ему облегчение, но ненадолго, потому что лицо, которое он видит настолько отчетливо, словно мир превратился вдруг в гигантское зеркало, совсем ему незнакомо, и Джон очень пугается того, что Шерлок его не узнает, не вспомнит, не пустит даже на порог…

«У меня же есть ключ! — вспоминает он вдруг и загорается радостью. — Шерлок сам мне его подарил. В такой красивой коробочке… Где же она? Господи боже, неужели я её потерял?! Как же теперь без неё?»

Но он уже у дверей квартиры, и номер 221в так ярко сияет, что Джон на мгновение слепнет, погружаясь в беспросветную тьму. Но мгновение это проходит, и перед ним снова заветная дверь. А в руке его — ключ. Джон задыхается от восторга: он так хочет домой, он был в пути так бесконечно долго! Кажется, его рейс задержали на… На сколько же? Он точно не помнит, но знает, что ожидание было невыносимым.