Не могу больше

— Зачем? — перебила Эмма, сердито поджав губы. — И зачем это вам, Джон? Разве это может что-то исправить? Или вернуть мне десять лет унижений и адской пытки?
– Она поднялась с дивана, резко отбросив в сторону плед. — Пожалуй, пора. Скоро рассвет, и я очень устала. Спасибо, Джон.

— За что? — Джон тоже поднялся и сделал шаг в её сторону.

— За то, что выслушали. И не осудили строго.

— Я не вправе судить.

Эмма слегка повела плечами, словно пробуя на вес оставшуюся на них тяжесть. — Пойду. Спокойной вам ночи.

Джон, не отрываясь, смотрел вслед удаляющейся фигурке. Усталость читалась в каждом движении, и он подумал, что вряд ли её бремя стало легче намного.

В дверях миссис Гилл обернулась.

— Знаете, Джон… — Она на мгновенье замялась, будто споткнувшись о фразу, что уже готова была родиться. — Возможно… Возможно, дом подожгла… их пламенная страсть.

И исчезла в неосвещенном холле.

— Что? Что?! — Джона метнулся следом, но остановился, вперив остекленевший взгляд в темный дверной проём. — Вы сказали…

И его снова бросило в жар.

— …подожгла?

========== Глава 26 Беспросветно ==========

Ближе к рассвету разыгралась настоящая вьюга. Сад дрожал в порывах колючего ветра, и деревья с надрывным скрежетом сплетались заиндевелыми ветками.

Мэри вздыхала и всхлипывала во сне, зябко жалась горячим телом — пряталась в воображаемых объятьях.

Джон так и не смог уснуть. И думать тоже не получалось, хотя для вопросов и ответов было самое подходящее время. Но ошеломление спутало мысли, и в голове была такая же круговерть, что и за припорошенным снегом стеклом: образы, образы, образы. Обрывки картин, клочки событий и воспоминаний — полная неразбериха.

Он лежал, закинув за голову руки, и упрямо вел нескончаемый, утомительный счет: один, два… тринадцать… сорок шесть… двести пятьдесят восемь… Но бессонница не отступала.

Так сильно вдруг потянуло к Гарри, что опалило легкие — не вздохнуть. Увидеть задорную улыбку — точную копию его собственной, — заглянуть в родные глаза. Гарри умела сказать нужное слово, умела посмотреть так, что мрак светлел и таял. И рождественское чудо сотворить тоже умела. Его маленькая, смелая, независимая сестричка.

Мэри вздрогнула и беспокойно метнулась, и Джон отодвинулся к самому краю — каждое жаркое прикосновение почему-то вызывало озноб.

Снова он стоял у обрыва и заглядывал в беспросветную глубь: темно…

Заснул он внезапно — тяжело и надолго. Словно кто-то смилостивился, наконец, и полностью отключил измученное сознание: ни единого проблеска.

Пробуждение было безрадостным, муторно ныла грудь, и горло трепетало от непролитых, проглоченных слёз. Джон резко сел на постели и тряхнул головой — к черту! К черту и дьяволу эти слепые блуждания — всю его жизнь после смерти. Сколько можно?! Не было никакой смерти! А значит — не было ничего.

Но тут же навалилась тоска. Разговор с Эммой и тошнотворно реалистичный сон, который он помнил во всех издевательски откровенных подробностях, больно карябали душу… Джон прижал ладони к лицу. Ощущение обмана было глобальным и давило всей своей беспощадной тяжестью.

Мэри и её кошмарная тайна.

Шерлок.

Покрытая искрами похотливого пота спина, смуглые ягодицы, сжимающиеся и расслабляющиеся в яростном танце властных толчков…

А вдруг? Вдруг они в самом деле…

Нет, нет! Безумие! Как мог он даже на миг предположить подобную дикость?!

В паху полоснуло больно и сладко, налилось жаром, вздыбилось. Он в бешенстве сжал отозвавшийся короткими спазмами член, и тут же в испуге отдернул руку. С ума он, что ли, сошёл?! Не хватало ещё залезть в штаны прямо здесь, на этом полудетском ложе своей жены.

И который теперь час?

Взглянув на часы, Джон тихо присвистнул — скоро двенадцать. Никогда ещё ему не приходилось спать до полудня. Видимо, издерганный разум сам за него всё решил: погрузился в краткосрочный анабиоз. Но Джон не чувствовал себя отдохнувшим — напротив, в висках билась тупая боль, мышцы натружено ныли, и скручивало поясницу. Возможно, долгая дорога и изрядная порция выпитого были тому причиной, возможно, его раздробило и сплющило ночное смятение.

Дверь еле заметно дрогнула и приоткрылась. Легкое дыхание просочилось в спальню.

— Я не сплю, — отозвался Джон. — Мэри?

Жена заглянула и остановилась в дверях.

— Доброе утро.

— Скорее уж — добрый день. — Джону было неловко сидеть перед ней неодетым, будто и не было ночи, проведённой ими в одной постели. — Почему ты не разбудила меня?

Мэри прошла в комнату и остановилась возле окна — тоненькая, нежная в теплом пушистом свитере.

— Зачем? Ты спал очень крепко. К тому же сильно метёт — вряд ли мы сегодня уедем.

— Похоже на то. Но, когда снегопад прекратится…

— Джон, ни к чему меня уговаривать — я готова уехать в любую минуту. — Она прикоснулась к стеклу. — Снег такой холодный и сладкий. Как твой поцелуй. Я выходила в сад — пыталась пробраться к тому месту… Ведь ты уже знаешь? — Обернувшись, она посмотрела пристально и почти надменно: готовая принять всё, что услышит, и не собирающаяся виниться и каяться. — Знаешь, как погиб мой отец? Наверняка она тебе рассказала.

— С чего ты это взяла?

— Слышала, как ты уходил. И знаю её привычку торчать по ночам у камина и напиваться.

— Ты говоришь о своей матери… — предупреждающе начал Джон.

Но Мэри будто не слышала.

— Представляю, как она насладилась эффектом. Я плакала, плакала, ждала, а потом задремала. Не дождавшись… Так ты уже знаешь?

— В общих чертах.

— И ничего не хочешь сказать?

— Мне жаль.

— Жаль? И только? Странно.

— Мне очень жаль. Прошло много лет.

— Да. Но болит по-прежнему сильно. Особенно здесь, в этом доме.

— Зачем было приезжать?

Мэри усмехнулась горько и зло. — Очень уж хотелось вырвать тебя из его грязных лап. — Она обернулась и посмотрела в упор: — И я это сделала. Хотя бы на одно проклятое Рождество. Ты голоден?

Джон оцепенело смотрел и слушал. Но на смену оцепенению медленно приходило долгожданное облегчение: господи, господи, наконец-то узел разрублен. Он ни за что, ни за что на свете не останется с этой женщиной.

Не дождавшись ответа, она подошла и присела на край постели.