(Не) мой ребенок
Шрифт:
Глава 28. Полный контакт
Глеб
Мирослава распахивает глаза, пытается что-то сказать, но я не даю ей произнести ни слова. Впиваюсь в ее губы и на какое-то мгновение забываю обо всем.
Губы жжет приятной болью от слишком сильного нажима, по телу пробегает волна возбуждения. В груди разгорается огонь, а в штанах — пожар.
Целую сладкую девочку до тех пор, пока не чувствую, как ее ладони упираются мне в грудь. Она вроде бы и не отталкивает, но в то же время не обнимает. А мне так хочется,
И вот я чувствую, как Мирослава приоткрывает рот, впускает в себя мой язык. А потом будто бы сползает по стенке вниз. Неожиданно! Ловлю ее, беру на руки и несу в спальню.
— Глеб Викторович, что вы делаете? — лепечет она, едва оказавшись у меня на руках.
— Давай просто Глеб… — отвечаю хрипло.
Осторожно опускаю ее на кровать, заправленную розовым покрывалом. Сам усаживаюсь рядом, жадно разглядываю мою красивую девочку и недоумеваю, как столько месяцев умудрялся держаться от нее подальше? Она же чистый кайф!
Жаль, дурман от первого поцелуя очень быстро рассеивается, и вот уже Мирослава резко садится на кровати.
— Глеб Викторович, вы что з-задумали? — заикается испуганно.
О, я задумал! Точнее, думать я сейчас в принципе не в состоянии, так что лучше сказать — начудил, и собираюсь чудить дальше.
— Я же сказал, можно просто Глеб! — повторяю с чувством.
Снова тянусь к ней, обжигаю губы новым поцелуем. Он мне безумно приятен, а Мирослава почему-то пытается отстраниться.
— Нет, мы не можем! — фырчит она мне в губы.
— Почему? — искренне удивляюсь.
В голове крутится калейдоскоп возможных вариантов. Не нравлюсь? Не возбуждаю? Плохо целуюсь? Или, может быть, я не в ее вкусе?
Интересно, а какой у нее вкус?
Еще недавно я считал, что знаю все ее меркантильные мысли. Считал девчонку тварью, способной отдать собственного ребенка. А теперь понимаю, что абсолютно ничего про нее не знаю. Она для меня загадка. Единственное, что мне известно: из спальни я ее точно не выпущу.
Теперь, когда между нами не стоит подлость, которую она не совершала, не имею ни малейшего желания держаться от нее подальше.
Мирослава медлит с ответом, многозначительно на меня смотрит. Потом все же выдает:
— Но вы же женаты!
С этим не поспоришь.
— Женат, да. Дело только в этом? — спрашиваю с прищуром.
— А этого мало? — охает она.
Резко дергаю за ворот рубашки, ослабляю галстук на шее.
— Да, Мирослава, ты права, я женат. Более того, никогда не изменяю жене, но… Иди сюда, а?
Сам не успеваю понять, как мои руки тянутся к ней. Хочу схватить за плечи, правда. Но вместо этого почему-то хватаюсь за полы треклятой кофты и тяну их в разные стороны.
Верхняя пуговица не выдерживает, с треском отлетает, а за ней и нижняя соседка, а потом еще одна.
— Эй! Ты что делаешь? — Мирослава пытается оторвать от себя мои руки.
А я каким-то образом умудряюсь задрать ей кофту с футболкой.
— Глеб Викторович, стоп! — почти кричит она.
— Я просто животик поглажу, и все, ладно? — пытаюсь хоть как-то оправдать то, что мои руки у нее на талии.
Честно,
хочу просто погладить! В голове никаких пошлых мыслей… или мыслей вообще. Мечтаю лишь наконец прикоснуться к священному животику, где живет мой сын, но пальцы сами тянутся к пуговице на ее джинсах, которая расстегивается за одну секунду. Практически сама. Я не виноват!— Ты маньяк! — кричит она, пытаясь вытащить мою руку из своих джинсов.
— Я буду очень нежен, обещаю! — говорю ей и снова начинаю целовать.
В первую минуту Мирослава упирается ладонями мне в грудь, пытается отпихнуть меня. Но потихоньку ее сопротивление слабнет. Она снова пьянеет от моего поцелуя, прямо как недавно в гостиной. Становится мягкой и податливой, а потом и вовсе обвивает мою шею руками.
И правда стараюсь быть с ней как можно более нежным. Долго целую в губы, потом все-таки стаскиваю с нее треклятую кофту, снова задираю ее футболку, ласкаю губами живот и грудь, надежно укрытую белым бюстгальтером.
Теперь с уверенностью могу сказать — я видел и ласкал самую роскошную грудь в мире!
Девчонка трепещет в моих руках, то пытается меня отстранить, то, наоборот, льнет ко мне, прижимается плотнее. Чувствую — ей приятно, как и мне. А может быть, где-то даже приятнее.
Сам не замечаю, как срываю с себя одежду, раздеваю и Мирославу.
Когда доходит до дела, у меня буквально сносит крышу от удовольствия.
Мира оказывается податливой, абсолютно ко мне готовой. Она принимает меня со стоном, а я ловлю губами каждый вскрик, срывающийся с ее нежного ротика. Наслаждаюсь каждой секундой нашего страстного, сладкого контакта.
Мы с ней едины всего четверть часа, вряд ли дольше.
Но эти четверть часа меняют меня больше, чем три года жизни с Анжелой.
Не знаю, чем я там занимался с женой в постели все это время, но это явно была какая-то пародия на любовь. Чистая физиология, ничего больше. А с Мирославой все по-другому. Более ярко, более насыщенно, крышесносно…
Когда все заканчивается, не спешу ее отпускать. Прижимаю голую к себе, хочу еще поцелуев, еще ласки, еще Миры… Я не насытился и близко!
Однако девчонка очень скоро начинает выкручиваться из моих объятий.
Садится на кровати, прикрыв грудь покрывалом, охает и чуть не плачет:
— Что же мы наделали…
Наделали, да. Но лично я ни о чем не жалею. Вот абсолютно!
— Я детдомовский… — зачем-то говорю, садясь рядом с ней.
— И что? — Мирослава не понимает. — Что на вас вообще нашло? Вы же все эти месяцы во мне женщину вообще не видели!
Ага, не видел, как же. Только и делал, что подмечал в ней самую чудесную женщину на свете.
— Понимаешь, ты мне сразу очень понравилась, — пытаюсь ей объяснить. — Это было как лбом об невидимую стену. Вот такое ощущение возникло, когда тебя впервые увидел. Но тогда я решил, что ты кукушка, которая сбагрила собственного ребенка. А для меня недопустимы отношения с такой женщиной. Личное, понимаешь? Поэтому взял тебя суррогатной матерью.
Мирослава хлопает ресницами.
— То есть, если не бросала ребенка, можно делать меня своей любовницей? Так, что ли?