Не на месте
Шрифт:
Но батя считает, что мы, геры, дураки: девок у нас черножопые за пряник сманят, парней рийцы за медяк солдатами наймут, а мы так и будем с голой дулей сидеть.
***
Я успел пообщаться с дюжиной рийцев, двумя торуанцами и имперцем, и удостоиться "нет-спасибо-ничего-не-надо" от мрачного соттрианина, когда, наконец, углядел своих дружбанов - у бочки, где вином торгуют.
– Гляньте на этого франта! Опять он в обновке, да еще и с мадамой!
– Ты где ее подобрал, Бесогон?
– Что,
Парни заржали, а я чинно раскланялся:
– Познакомьтесь с Милашкой, мальчики.
– Э! Когда это ты успел?
– смеялись друганы, разумея мою побитую рожу.
– Из наезжих, что ль, кто? Много их было-то?
– Много-мало, а тоже целыми не ушли, - отшучивался я.
Увы, похвастать было нечем: на днях меня позорно ограбили. Нет, кошель подрезали, бывало. Но чтобы так! Один, вроде как пьяный, на меня попер, а тут другой сзади как вдарит! И спереди сразу в челюсть - хрясь! И все. Спасибо, ножичком не пырнули...
– Меня там не было!
– возмущался Гром.
– Ужо бы я им вломил!
О да, Громопёр у нас могуч. С ним запросто можно бухать ночь напролет или поплыть в самую штормину к Зубкам и обратно, да и в любою драку соваться смело. Ну да к нему те хмыри и не полезли бы, это я вечно вляпываюсь...
Всего нас четверо и балбесы мы еще те.
Папаша Гро Дылды - человек с положением, служит у князя и хочет, чтоб Дылда служил тоже. Но Дылде то без интереса, он мечтатель и романтичный лентяй.
У Дийо Ватрушки батя той зимой помер, оставив ему пекарню и ораву младших братьев-сестренок. Ватрушка миляга и простак. Пить не умеет, приходит в дымину, мать его лупит, ему становится стыдно и он берется за ум. Потом мы его опять выманиваем.
У меня родитель владеет половиной складов и лавок на Портовой, двумя кораблями и лучшим особняком на улице Моряков. Прозвищ у меня много: например, Лягухан (из-за лучезарной улыбки) или Ведьмин Глаз (зенки черные как смоль - невесть в кого уродился), но чаще кличут Бесогоном - за способность мимодумно брякать всякую хрень. Я обаяшка и балагур, меня любят девки, а главное, я всегда при деньгах.
А вот Громик, что называется, отребье. Он сын портовой шмары, живет за стеной, в трущобах, где сплошь шваль да ворье, а нас зовет "лапушками" и "барьями". Но сам Громик не бандит, он - боец. Лучший кулачный боец в городе. Силищи в нем не меряно, он часто дерется на спор, нанимается то в охранение, то грузчиком, но ни у одного хозяина не задерживается - из-за норова своего. То есть, по натуре-то Громопёр добряк, но у него обостренное чувство справедливости. Вообще его несколько многовато: слишком огромный, толстый и... громкий. Но все равно его я люблю больше всех. Мощь-парень. Стихия.
Мы с друганами потекли вместе с шумной, веселой толпой, перекидывая друг другу соломенную дуру и прихлебывая из кувшина. Ярмарка на сегодня уже сворачивалась, начиналось гулянье. То здесь то там слышалась музыка, из-за чего все двигались немного пританцовывая. Прямо на мостовой стояли столы, там угощались и угощали прохожих. Девки, нарядные и распаренные от вина, целовали прохожих просто так, невзначай, или хватали за руку и увлекали в пляс.
Девки гуляли стайками, и в какой-то момент мы попали в центр такого поющего и пляшущего вихря. От пестрящих юбок, полыхающих щек,
рыжих кос и угарно-пряного духа Громик вконец одурел и орал в самую гущу девиц:– Я хочу вас все-ех! Все-ех!
Он беспомощно загребал огромными лапами. Девчонки завертелись вокруг - взметнулись косы, ленты, рассыпался мелкой монетой бубен - и порскнули в разные стороны.
– Куда?! Э!
– Надо было хватать какую-нибудь одну!
– хохотали мы. Я швырнул девкам вдогонку Милашку: авось, какой платье сгодится, да и надоело ее таскать.
Пора уже было куда-то притулиться. Мы внаглую подсели за стол к какой-то незнакомой компании - искать свободный не хотелось, да нынче и везде битком.
Упреждая возражения, сразу заказали выпивки на всех, а я гаркнул:
– Споем, други?
И завел лихую рийскую песенку про то, как моряк и русалка поспорили, кто из них искуснее в любви. Певец из меня никакой, но так выходит даже уржачней. Сюжет всем известен, а рийский мат в переводе не нуждается, так что народ охотно взялся подпевать, и дело пошло.
***
Ночь была упоительна, густа. Задор иссяк, хотелось просто лечь на волнорез и слушать. Гул моря, грохот запоздалой погрузки в порту, скрип талей, обрывки музыки. Праздничный гам сюда почти не долетал. От камней шел запах запекшихся водорослей, от причала несло дегтем и тухлятиной, зато от воды пахло чем-то невероятно сладким, цветами. Мне было томно, пьяно и прекрасно.
– Беска, эй! Ты заснул там?
– Понюхай, чем вода пахнет.
– Понюхай, чем мои штаны пахнут.
– Ты примитивное существо, Гром.
– Чего?
– Дурак ты.
– Сам дурак! Парни, скиньте этого черта в воду, а то он заборзел совсем!
– Ладно, ладно. Встаю.
Мы приблизились к очередному кабаку.
– На посошок и по домам, ага?
– Ну, давай...
– Тогда горского, - это я сказал, - дюжьлетнего. Я угощаю.
Все повалились, утомленные, и тут Гром опять завел на любимую тему:
– Беска, ну вот скажи, чего сделать, чтоб девчонка в тебя втрескалась, как кошка?
На юбках у него прям пунктик, ага.
– Говорить, какая она обалденно красивая, - отвечал я.
– А если она страшная?
– Тогда - тем более. Ей этого сроду никто не говорил.
– Э!
– вмешался Дылда.
– Страшная-то тебе зачем?
– Ага, как твоя Юту.
– Эта мымра - запретная тема, - отрезал Дылда.
Состоявшаяся пару лет назад помолвка с Юту Торрилун, дочкой судьи (соседи наши, кстати, и девка действительно не ахти) сулила Дылде многие выгоды, но не прельщала его совершенно. Меж тем сроки поджимали, родня оказывала на Дылду давление.
– А ты ее трахай с закрытыми глазами.
– С закрытыми глазами я и тебя трахну, балда! Но всю жизнь-то так не проходишь. А эта селедка будет меня утром целовать своими тощими губами, вырядится в какие-нибудь кружева, выползет со мной обедать, потом еще прицепится: где ты был, куда ходил? Хоть из дома беги...
– Ну, и в нелюбимой жене есть своя прелесть, - размышлял я.
– Тебе ведь будет ее не жаль...
– В ухо съездить, - подхватил Гром.
– Ага, чтобы она своей родне нажаловалась.