Не на месте

– А ты скажи, что из ревности, - предложил я.
– И потом, зачем в ухо? Раз муж, ты ж в своем праве, э? Вот и кувыркай ее, как захочешь: хошь любя, а хошь... с дуринкой. Привязать ее, там...

– Хы-гы!
– восхитился Гром.

Смешно: сын шлюхи, а такая тютя. Но Дылда все испортил:

– Чего ты его слушаешь, трепача? Он даже ту тирийку, учителку свою, ни разу не оприходовал.

– Это у которой дядька - князев псарь?

– Ну.

– Ничего так пуся.

– От неё собаками воняет, - фыркнул я.
– И вообще я вековухами не увлекаюсь.

– Ага, особенно такими гладкими-сладкими. Куглопопочками.

– Да ему Арта Медник наваляет, если сунется, - ввинтил Ватрушка.

– Вот пусть Арта с ней и любится, - я гордо задрал нос.
– Северянки ж холодные, как рыбины, а я люблю, чтоб девка с огоньком. Как Тайса, э?

– Ну-у, Тайса!
– заквакали все.

Громик аж всхрапнул. Недавно я его угостил на свои, так он аж влюбился. Что и говорить, хороша девка, поистине "огонь чресел". За что и берет втрое дороже обычной дамы и вдюжину против портовой шалавы. Впрочем, как метко выразился один риец, за "просто дать" и платить не стоит.

Разговор перетек на знаменитые рийские бордели, и все опять стало хорошо.

***

Неплотно прикрытая дверь выпускала тонкий клин света. Вместо чувства уюта этот светлячок вызывал тревогу. Я крался очень тихо, но бате нынче не спалось.

– Тауо-Рийя.

Проклятье. Я бочком протиснулся в дверь кабинета. Догорающая свеча озаряла угол стола, связку ключей и тяжелую руку с массивными перстнями.

– Ну? И об чем мы давеча говорили?

Я молчал. Если раскрою рот, начну оправдываться.

– И чего мы давеча обещали?

– Я не пьян. То есть, я не... я вполне себе соображаю.

– Значица, так. На гулянки твои мне плевать. Но от всякого человека должон быть свой прок. Денег в тебя вложено, сколько тебе и в руках не держать, а расходы свои я привык возмещать, причем с прибытком. Это ясно?

– Да...

– Чего ты там пищишь?

– Да, отец.

– Чего с тирийским?

– Учитель все еще болеет...

– Так пусть дочка егойная.

– Она занята... ухаживает за ним. Неудобно...

– Неудобно кобылу пялить. Деньги проплочены. Завтра же пойдешь сам к псарям в дом. Отработаешь остатние уроки и хорэ, пора кончать учебу эту. Всё. Уйди с глаз.

– Доброй ночи, отец...

(на следующее утро)

– Большой Лягух, ты спишь?

– В сапогах спит, смотри.

– Хи-хи, пья-а-ный! Пья-ни-ца! Окосевшая лягушка!

Младшие кузины, чтоб их. Реветь по любому поводу не забывают, но в остальном ведут себя хуже мальчишек: кидают мне в окно всякую дрянь, а то и сами залезают. На второй этаж, ага...

– Ква-ква-сил... Ну, Та-ау!

– Таушка, ну мы сейчас уйдем! Нам только одну вещь!

– Да, щеночка поглядеть. Ма-аленького. Одного.

Меня аж подбросило.

– Какого щеночка? Откуда?.. Кто вам сказал?

Я проморгался, сел, отер грудя. Обнаружил рубаху. Стянул и швырнул в угол: рубаха воняла люто. И сапоги, действительно, не снял... М-да.

– Дядя Ний сказал, ты опять будешь ходить к Псарям в дом. От них слуга с ответом воротился, и тогда дядя сказал папе, что ты туда пойдешь, а мы побежали, чтобы тебя предупредить.

Меньшая кузина сияла синими глазищами и пустотой вместо передних зубов. Вторая явно ее подначивала.

– Предупредить?
– я зевнул.

– Чтобы ты не проболтался, что мы просили на щеночка поглядеть.

– Н-да? Это как же?

– А ты пригласи госпожу Псаря в гости, а она со щенками придет. Она всегда с щенками ходит.

– Договорились? Да? Ну, мы пошли, - и полезли обратно в окошко.

– Если у меня родятся дочки, велю сразу утопить, - я рухнул обратно и натянул на голову простыню.

Ну, что прикажете делать? Пришлось. После слуги, который успел шустро смотаться и вернуться с ответом в письменной форме... Я при всех небрежно вскрыл письмо, перевел вслух: "Господа Мароа готовы принять господина Ирууна-младшего во всякий удобный день, до полудня. Будем рады возместить все упущенные занятия. Принесите, пожалуйста, те работы, что успели сделать. Да пребудет с Вами милость Господня".

– Работы!
– хмыкнул батя.
– Небось, и не вспоминал...

Я взметнулся к себе и там с упоением обнюхал письмо. Пахло дешевой бумагой, чернилами, собаками и как будто даже теми противными цветами, что растут у их дома, огнецветом. Ею не пахло. Но почерк был ее.

Я умылся, расплел косы, расчесал, заплел по-новой, нацепил нарядную расшитую рубаху, спохватился, снял, надел простую холщовую, поснимал все кольца и бирюльки, вытащил из ларца переводы и вылетел вон, забыв подпоясаться.

При виде изрядной кипы "работ", батя хмыкнул повторно.

– Ой, а почему у них такие завитушки вместо буковок?
– кузина Аалю повисла на руке, пытаясь вытянуть у меня бумаги.

– Ты же слыхала, как тирийцы говорят, - объяснил дядя Киту.
– Такое по-другому и не запишешь.

– О да, - я чмокнул кузину, отцепил, схватил со стола булку и был таков.

Вообще, по-тирийски в наших краях говорят многие. Тут полно рабов-северян, меня самого тирийка растила, тетка Анно. Но то язык простонародный. Высокий же тирийский, как оказалось, это отнюдь не то "эй-подь-сюды", что знали мы, но "соблаговолите-любезный-друг-уделить-мне-минуту-вашего-внимания". А короче нельзя, невежливо.

А грамматика! Я думал, это айсарейский сложный: переменное ударение, спряжения, семь падежей... Ага, а девять не хотите? И две дюжины времен глаголов?.. Или три формы обращения на "вы": просто вежливо, особо почтительно и вежливо-с-прислугой.

Нет, кроме шуток. Тирийцы о-очень обстоятельный народ. Они даже бухают обстоятельно. Наше винцо-пивцо им - тьфу. Тирийцы гонят хлебное вино, на вкус - как кипятку хлебнуть, еще и едуче-вонючего. Жуть! А эти стаканами хлещут и ведут под него обстоятельные беседы.

Итак, я шел.

Пути было точняк через весь город. Мароа живут у самой набережной, за стеной, как все пришлые. Домик у них крохотный, садик тоже, и весь заставлен щенячьими будками. Взрослых-то собак на псарне держат, а щенков Мароа берут домой, чтобы дрессировать.