Не на месте
Шрифт:
Пригласившего нас Чашинского князя я только раз издали и видела. Меня к нему не звали, и дядя просил, чтобы я не настаивала на встрече - тут другие порядки. Дела тут ведут только мужчины. Мужчины решают, мужчины наследуют титулы, имущество. И все бы ничего, будь здешние кобели благоразумны, но они еще хлестче наших. Дяде князь благоволил и часто звал к своему столу, но денег на обустройство псарни дал ничтожно, а вскоре и вовсе прискучил этой затеей. Дядя не больно и горевал: он был тут как рыба в воде...
Я сама приводила в божеский вид заброшенный дом, что нам предоставили, и следила за строительством псарни. Герские работники лентяйничали, пьянствовали и провожали меня сальными взглядами - у геров, вопреки законам природы, половое напряжение не ослабевает круглый
Папа, как и дядя, много раз бывал в Герии. Он свободно владел языком и сохранил кой-какие связи, но открывать свое дело было не на что. Питомник пока приносил лишь убытки, денег постоянно не хватало. В итоге папа стал преподавать в семьях местных купцов и судовладельцев. К счастью, его солидный возраст вызывал хоть какое-то почтение. Он сильно сутулился, отчего казался ниже ростом, и говорил почти без акцента, его часто принимали за своего. А ко мне цеплялись все кому не лень, считая, видимо, еще одной кухонной девкой. Приходилось постоянно носить с собой медную табличку-документ, удостоверяющую мои права и статус. Хотя и это мало помогало.
Я еще не знала толком ни языка, ни нравов местных и полагалась лишь на звериное чутье, что сохранили мы с древних времен. Чужая стая, дикая, почти неуправляемая. Без четкой иерархии, лишь разрозненные вожаки, кое-как уживающиеся меж собою. Наиболее сильные доминанты подгребают под себя остальных, обзаводятся множеством сук и потомства, сбивают свои малые стаи... Это они многие годы разоряют наши прибрежные поселения, грабят, порабощают, вывозят людей целыми кораблями и продают на юг. Алчные, хищные твари, понимающие лишь язык насилия...
Что ж, пусть так. Я стала всюду брать с собою одного из подросших щенков. Когда хам-работник попытался пристать ко мне, я скомандовала Бровчику-младшему: "Фас!" и остановила его лишь в последний момент. Приходя на стройку, я больше не пыталась вежливо втолковать - я отдавала приказы. И уличных приставал тоже осаживала резко. Вам надо почувствовать руку, кобели? Отлично.
Когда дела в питомнике немного наладились, я стала помогать отцу с учениками, теми, что помладше. Думаю, эти ребята меня ненавидели. Я уводила их в дальние комнаты и просила слуг прикрыть ставни, чтобы не было видно сада или других детей, играющих в мяч. Столкнувшись с тем, что дети здесь могут просто встать и уйти с урока, я стала сажать у порога комнаты щенка, дав команду на удержание. Большинству достаточно было увидеть оскаленные зубы. Особо упрямых собаки пару раз прикусывали пониже спины. Как ни странно, родители учеников это только одобряли. Так сей немудреный прием позволил значительно повысить успеваемость, а с ней и мои гонорары.
В первый день Весенней течки дядя примчался сломя голову, крича, чтобы мы запирались на все замки. Даже что-то из оружия принес. Папа всполошился тоже: "Ах, и верно! Детонька, тут такие нравы..." У нас на родине в эту пору женщины тоже стараются без нужды не выходить, но чтобы настолько!..
Дядя воротился на службу, а мы затворились в своем доме, как в крепости. Я сидела у окна мансарды, с досадой ощущая, как окутывает меня течный запах, и смотрела на море. По берегу гуляли в обнимку парочки, ничего предосудительного... Но потом какой-то парень крикнул мне с улицы: "Ей, беляночка! Спускайся, киса! Ну же!" Он вошел во двор, подергал дверь, потом начал проверять на прочность ставни. Он явно считал, что не совершает ничего дурного. Я просто слов не находила. Дичь какая, Господи!.. К калитке подошли еще двое. Тут папа, отстранив меня, вдруг гаркнул чужим, грубым голосом что-то явно бранное по-герски и выставил в окно взведенный арбалет (видимо, дядя принес). "Охотники" убрались. Папа виновато развел руками. "Зверьё! Тупое похотливое зверьё!" - твердила я с остервенением, срывая щеколды с загонов. Я спустила во двор собак, снова
заперла двери и снова села у окна. Парочки одна за другой скрылись за камнями. Ветер доносил с берега смех и женский визг. Мне было гадко как никогда в жизни...С тех пор я стала брать с собой Чёлку и Кусаку, двух самых злобных сучек-трехлеток. В глазах местных это хоть как-то отличало меня от прочих "белобрысых". Нас стали узнавать и уже воспринимали, как нечто прилагающееся к моему дяде, Псарю. Иные подходили, деловито оглядывали собак и не верили, что это еще щенки. "И докудова она вырастет?" Когда я показывала, они глупо разевали рты, ведь местные горные псы были совсем мелкие, до трех локтей в холке.
Так прошел почти год. Я жила в каком-то душевном оцепенении, почти ненавидя людей вокруг и даже не замечая этого. А потом случайно попала на какой-то местный праздник, Сбора урожая, кажется. И вдруг увидела в них - красоту. Их искусные ремесла. Их танцы - диковатые, но по-своему грациозные. Их песни... Сколько радости в этих людях! Сколько жизни, чувства! Я видела любящих родителей, крепкие семьи, верных друзей. Видела открытость, искренность, щедрость. Нет, геры вовсе не злы и прекрасному не чужды тоже. Просто натура их слишком необузданна, страстна. И не кнутом, не силой, не божьим страхом даже - но через красоту лишь можно достучаться до них. От сердца к сердцу...
И словно лопнула так душившая меня защитная короста. Господи, ведь это страх, мой собственный страх и ожесточенность не давали мне дышать полной грудью, жить, полноценно общаться. Я впервые - за целый год!
– вошла в местный храм, слушала проповедь. А люди рядом улыбались, смотрели тепло. Среди них было немало моих соплеменников - в невольничьих ошейниках, очевидно уже здесь, на чужбине, обращенных в Истинную веру, но что с того?
Конечно, ни грубость, ни сальные взгляды никуда не делись. И соседи еще долго к нам привыкали. Но я нащупала, я вдруг уловила тот правильный стиль поведения. Не жесткая воля, но напротив - доброжелательность и веселая шутка стали моею броней, и бронею куда более надежной. Я училась этому у самих же геров: шутливые перепалки и остроты здесь очень в ходу, надо же давать выход своим бурным эмоциям, иначе тут все, чуть что, хватались бы за ножи! С чем бы ни столкнулась, я теперь всегда могу отшутиться, ответить неожиданным комплиментом или наскоро сочиненным забавным стишком - и люди смеются, и им уже не хочется оскорблять, грубить.
Работы было много, очень много. Но я перестала тяготиться жизнью здесь. Я в корне изменила подход к обучению местных ребят. Герские дети неусидчивы, зато удивительно музыкальны и артистичны. Что ж, прекрасно! Мы стали петь. Разучивать смешные сценки, танцевать. Теперь я брала на уроки совсем маленьких щенков, и ученики мои скакали вместе с ними по комнате, распевая зарифмованные тирийские глаголы. И вы не поверите, насколько лучше они в итоге запоминали урок!
***
Вернувшись домой, я застала у калитки Арту, моего жениха. Даже во двор не зашел: он не очень ладит с папой.
– Как хорошо, что ты пришел! Погуляешь с нами?
Арта нехотя согласился. Что поделать, мне необходимо выгулять собак. Хотя бы раз в три-четыре дня. Этого ничтожно мало, но чаще не получается, а дядины работники могут водить их только по одной и только на поводке - какой же это выгул?
Мы поднимались по узкой тропе вверх, на небольшое плато. Собаки гуськом бежали впереди. Быстро, ровно, тихо - они знали, что побегать и полаять можно будет только наверху. Пока не отойдем подальше от города - ни звука.
С горы постепенно открывалась ослепительная синь моря, силуэты кораблей. Такой простор! Упоительная, невыносимая красота, которая, наверно, никогда мне не надоест.
– Жаль, ты не умеешь писать красками, - сказала я.
Арта только головой мотнул:
– Ерунда. Краски дорогущие, а продаваться это не будет.
Он был в дурном настрое. Вином от него не пахло. Я знала, что он даже на Лозу не позволил себе ни единого стаканчика, но мне не хотелось думать, что причина в этом.