Не на месте

Мароа - собачники, точнее Псари - это клан такой в Тирии, знать местная. Собак там очень ценят, разводят всяких: для охоты, для охраны, ездовых. А у Мароа своя, особая порода: громадные, белой масти и очень смышленые. Нашему Чашинскому князю эти белые псы приглянулись и он позвал собачников к себе. Мароа на родине бедствовали, вот и польстились. Но не преуспели и здесь: князю собаки скоро прискучили, Мароа-младший сам по себе на княжьей псарне крутится, а Мароа-старший уроками перебивается: нашим, кто с Тирией торговлю ведет, язык-то нужен.

Мароа-старший - длинный, тощий и вечно хворый старикан. Немощная его кротость напрочь отбивает у учеников охоту его огорчать. Он так вздрагивает от каждой ошибки, что, кажется, сейчас рассыплется. Брат его, который Псарь, мужик еще нестарый, бойкий и из себя видный. Хотя и болван. Это я вам как купеческий сын говорю: чтобы у князя под крылом, да с таким знатным товаром и продолжать бедствовать - полным олухом надо быть.

А еще есть дочка Мароа-старшего. По тирийским меркам она-то и есть Псарь, глава семьи. Но у нас этого бабского верховенства не признают, поэтому она мотается между псарней и щенятником, разводит, воспитывает, блюдет породу - а Псарем считается ее дурень-дядюшка. Еще она ведет дом и помогает отцу с учениками. Зовут ее Улле. Уллерваэнера-Ёррелвере - переводится как "Нареченная-Солнца", это какое-то идиоматическое выражение. Она вовсе не дылда, а кругленькая и ладная. У нее голубые глаза, белокурые косы "баранками" и ямочки на щеках. И хоть годами она уже перестарок, от ухажеров нет отбоя.

Бог весть, что нашим так нравятся в тирийках. Все знают, что в постели они - бревно бревном, бесчувственные. Однако что-то в них есть: запах особый, характерный откляченный задок, молочная кожа... Бате вот нравится. Кто попроще, на них даже женятся. А что? Тирийки домовитые, не блудливые, а что к мужикам своим относятся, как к большим детям, так оно даже и проще.

***

Невысокая калитка, дорожка выложена ракушечником, хрустит под ногами. Белый домик, резные ставни. Мерзкий огнецвет в самом цвету.

Я дышал в ворот, чтобы не расчихаться, но все равно чихнул раз пять. Из-за дома ответило дружное тявканье.

– Здравствуйте!
– крикнул я.

Снова тявканье и - издалека:

– Да-да, входытэ, мастэр Ыруун.

Вообще-то, Ируун (эт' фамилия наша), но у тирийцев нет звука "и" и еще нескольких, и выговор получается чудной. Да и Тирия их на самом деле Тэрьёларёлле - "Страна Матери", бабья власть. Тирийки всегда сами выбирают себе мужчин, и Улле выбрала забулдыгу Арту Медника...

В доме пахло свежевымытыми полами, но запах собак, рыбы и больного старика до конца не выветривался. На стене против входа нелепо торчал кругляк медной чеканки - Уллин портрет. Очередной. И когда он только успевает...

– Рад видеть мою госпожу в добром здравии, - прогундосил я и чихнул в рукав еще разок-другой.

Улле вытерла руки, сощурилась, от улыбки проступили ямочки.

– Давненько вы не показывались, дружочек.

О, она меня обожает. Как же, лучший ученик, гордость ее. Не "твоя-моя-почем-товар", а здоровенный кусок из Онаэсса, сборника поэм ихнего, перевел и даже вполне недурно. А толку?..

Мы пошли к морю. Бродили, болтали. Это уроки у нас так проходят. У Улле все не как у людей: ученики то песенки тирийские поют, то в слова играют на щелбаны, а ошибки она смешно передразнивает. Но то дети. Мне же полагаются стихи и беседы.

Я на ходу спрашивал попавшиеся в тексте незнакомые слова, слету запоминал значение: голова-губка, раз услышал - впитал. Потом мы уселись рядышком на пирсе. Улле близоруко потыкалась в принесенные мною переводы, тряхнула головой:

– Сдаюсь! Ваш почерк - это нечто, - протянула обратно: - Прочтете?

Я отстранил бумаги:

– Не надо, я и так помню.

Оттарабанил все до запятой. Улле мечтательно улыбнулась:

– Мой друг, вы явно дозрели до Лоатэттарэ. У него изумительный слог! Хотя и сложноватый, - и опять сощурилась: - Последняя ступень к совершенству. Вы готовы?

– Не вопрос.

– Пойдемте в дом, я дам вам книгу.

– Она уже у меня, госпожа Мароа, - я усмехнулся.
– Вы ж мне ее месяц назад дали.

Улле закрыла лицо ладошками и расхохоталась. Она вечно умудряется заблудиться в трех улицах, путает имена и числа, а по-герски изъясняется так, что уржаться можно. Впрочем, с нее станется и нарочно коверкать - чтобы ученики не чувствовали себя такими уж косноязычными...

– О чем вы думаете, глядя на эту красоту?
– спросила Улле, указывая на море.

Я хотел загнуть чего поромантичней насчет русалок и как чудесно скользить в прохладной толще вод... Но неожиданно выдал совсем другое. Вечная моя беда: мимо-думки эти...

Со стороны гавани тянуло вкусным дымом, там стояли рядом разномастные корабли, и меж сваленных грудами тюков и бочек люди из разных краев торговались и играли в кости, вместе глыстали вино, закусывали, травили байки...

– О том, что эта мирная картина обманчива, - сказал я.
– Стоит закрыть глаза, и возникает чувство, будто за спиной собираются тучи, наливаются чернотой, словно близится гроза...

Улле восхитились поэтичностью образа, а мне вдруг стало не по себе. Ощущение надвигающейся угрозы, неотвратимости, обреченности... Но тут Улле вдруг выронила бумаги, их потащило ветром по берегу, мы бросились их ловить, и тучи мигом рассеялись.

***

Днем я опять ошивался на ярмарке, совершенствуя свои познания, а после ужина засел в библиотеке.

Вообще, раньше она называлась оружейной и выглядела соответственно. Но с недавних пор батя стал вхож в приличные дома и задался целью ни в чем не отставать от благородных. Он приказал разбить в саду клумбы и спрямить дорожки (их переименовали с аллеи). Поставил фонтан. Добыл документ, что мы можем носить фамилию. Не дает ему покоя, что покойный дед на Блошином рынке торговал.

Ну, и книги - как без них! Прежде-то у нас, кроме матушкиного молитвенника, ничего не водилось. И вот в один прекрасный день батя начинает свозить отовсюду книжки. Все, без разбору. Приволочет и расставляет в особом шкафу, приговаривая: мы-де, люди солидные, не мужичье неотесанное.

Теперь уж их набралось порядочно. Три издания Книги Книг, тяжелый фолиант "Слово Раово", писаный святым Суу-Лаа на старо-герском (читать его может только дядя Уну, он у нас священник). Несколько книженций со всякими нравоучениями. Мой любимый "Трактат о гербах, знаменах и различительных знаках" (корявый перевод с айсарейского, да и сведения устаревшие, зато картинок много).

А еще в заветном батином шкафу есть такая зараза, как книжки иноземные... Как я их ненавижу, божечки мои! Какой кровью, слезами и соплями полита каждая их страница!..

Это метода другого моего учителя, веруанца. Читай и читай по сто раз, заучивая по предложению, по абзацу, не понимая и половины, плевать, зубри, повторяй, проговаривай, переписывай, пока не впечатаешь намертво. Разберешься после, главное - запомнить.

Еще, конечно, надо знать, как это читается-произносится, но азов-то я уж нахватался, благо у нас в доме какого только народу не перебывало, да и порт под боком. Но уровень "твоя-моя-понимай" Учителя не устраивает, на языке нужно говорить культурно.