Не на месте

Хотя на Учителя я зря грешу. Поначалу, конечно, подзатыльниками вколачивалось. Несколько рийских книг, с которых начинали, и впрямь закапаны кое-где моей кровушкой и политы слезушками, но дело прошлое... Потом были айсарейский и веруанский. На том, впрочем, познания Учителя исчерпывались, и можно было успокоиться, но теперь уж заело меня самого. Все наше фамильное упрямство ирууновское. Вот сдохну, а буду лучшим хотя бы в этом!

Теперь вот точу торуанский. И поэтов тирийских терзаю...

Корпел я уже второй час, но в голову лезло постороннее, мимо-думное. Я взял другой лист, бегло записал, и сразу легко родилось то, заданное. Ура!

– Как жизнь?
– в библиотеку заглянул дядя Киту.

– Изумительно, - хмыкнул я, продолжая торопливо строчить.

Дядя поднял с пола черновик одного из стишков, что я отнес утром. Зачел вслух.

Вечер спустится на землю.

Птица, что кружила в небе,

Малой точкой обратится.

Краски смоет, мгла оближет

Дымным языком низины.

Солнце медное укроет

Розовым плащом закат.

Немного куце, в оригинале звучало протяжней, напевнее. "Тэттерювёорен элоэвестан ая таарю олто яаре..." Красивый язык, это вам не рийское хрюканье-харканье.

– Хорошо, слушай!
– дядя хлопнул меня по плечу.
– Ладно, трудись, не буду мешать.

Дядя понимает. Батя вот до сих пор и читает-то чуть ли не по слогам. И не морочится: незачем, разве документ проверить, чтоб писаря не надурили. Зато считает, что твой казначей.

А дядя Киту практической сметки лишен напрочь, он мечтатель, обожает путешествия и готов тащиться за старшИм куда угодно. Всю жизнь на вторых ролях, на подхвате, на посылках. Дядя кое-что смыслит в морском деле, имей он характер, мог бы капитаном быть. Но - увы.

***

Из последнего плаванья батя вернулся в решительном настрое: во-первых, надумал жениться снова, во-вторых - сложить часть дел на их младшего компаньона, Лаао Тойеруна, потому как брату доверия в делах нет. Пусть-де Лаао с товаром мотается, а батя не молодчик уж, хватит, пора заняться делами более солидными.

Поездка та батю крепко разочаровала, а на дальние Южные острова ходить и вовсе зарекся. Сетовал, что дикари местные все подались куда-то, не с кем и торговать стало. Думал яду чернорыбицы выменять, кож рыбьих, того-сего, и заказ уж был на руках - ан и половины не взял. На большую землю там не сунешься - в тех краях другие племена, совсем лютые. А дальше на восток и плыть некуда - гиблые места, край мира. Дикари говорят: "земли Мертвых духов". Острова там сплошь пустые стоят, а то и выжженные, и которые корабли дальше пошли - ни один не вернулся.

Зато на одном из таких заброшенных островов батя подобрал дикарку. Ненароком чуть в сторону забрали, глядь: плывет к ним на лодке. Подгребает - а лодка у ней доверху мехами набита, чернорыбицей, ракушками. Как нарочно готовилась. Показывает знаками: все, мол, берите и меня заодно. Ну и взяли, хоть какой навар.

Дикарка та ростом с доброго мужика, серо-коричневой масти, вся в татуировках, а глаза - ну натурально кошачьи: раскосые и зеленущие. И имя под стать - Пятнистая Кошка. Баба-воин. У островитян бывают такие - тоже неродящие, но не заморыши, как обычно тарды, а наоборот: рослые, мощные. Со своими она почему-то рассорилась, вот и жила одна на брошенном острове.

На корабле Кошка живо освоилась: сразу стала язык наш перенимать и с командой дружиться, помогать. Батя сперва прочил ее в свою "коллекцию" - он до экзотики оченно охочий - а вышло, что заимел бойца. И преотличного! На обратном пути случилась у них стычка с морскими разбойниками, так Кошка куда покруче корабельной охраны себя выказала: сперва из лука нескольких уложила, а следом в рукопашную кинулась и дралась, как бес. И отбились, представляете?

У дикарки проворство звериное, прям молния. Мне самому жизнь спасло. Правда-правда. Они тогда как раз прибыли, и я встречать прибежал. Стою, глазею. А выгружались же, и что-то там у них оборвалось-отвязалось - и такая штуковина на веревке ка-ак свиснет... Я только и сообразил, что меня пихнул кто-то. Бухнулся ничком, а надо мной эта бандура с крюком качается - как есть снесла бы башку. А дикарка рядом, смеется: это она меня оттолкнула. Правду сказать, больше всех тогда дядька мой струхнул, аж за сердце схватился. Я и вовсе обалдел, а батя только выругался и работников деньгой наказал за ротозейство. Ну, и дикарку решил при себе оставить, охранителем.

А Кошка тогда, как на меня поближе глянула - аж взвилась: "Ан-Такхай! Ан-Такхай!" Такие же, мол, зенки черные... Ну, странные у меня зенки. Ведьмовские. В детстве как только не отмаливали, в святой воде с головы до пят полоскали - не помогло. Потом привыкли...

Дикарка у нас уже третий год, дом стережет, иногда батю в поездках сопровождает. В ее родных краях народ городит хижины на помостах, так она и тут устроила себе гнездище в саду, прямо на дереве. Но то, что она согласилась носить рабий ошейник, ничего не значит, Кошка его за украшение считает. А с батей у них, в ее представлении, просто уговор: Кошка охраняет его и его добро, а чужак везет ее в свои земли. Так велели ей духи: уплыть далеко-далеко, на другой край мира. Там ей место. Там ее судьба.

***

Я переписал набело и отдал бумаги слуге, чтоб отнес к Псарям в дом. Смеркалось. Сквозь сонный стрекот и шелест доносило с улицы отголоски песен, но кутить сегодня не хотелось. На толстом суку близ окна сидела моя дружок-подружка. Полировала когти, скучала и явно ждала приглашения.

– Кошка, пошли купаться!
– окликнул я по-дикарски.

– Ахха! Пошли, да!

Сверкнула белозубым оскалом и проворно скакнула вниз. Море она обожает, а одной ей по городу ходить заказано: цепляются всякие, как бы проблем не возникло - у "всяких", в смысле.

Мы двинулись в обход, задворками, избегая толпы, и уже в полной темноте вышли к камням у старой верфи. Разделись, нырнули разом, поплыли. Море было тихое, теплейшее и словно светилось в глубине. Поднималась белая луна, красная едва обозначалась тонким ободком. Поодаль, в порту, горели огни, змеились по воде световые полосы. Но вонь и гам относило ветром.

Кошка блаженствовала:

– Хорошо! Хозяин вод сегодня добрый.

Я перевернулся на спину, качаясь на мелкой волне, попросил:

– Расскажи еще про того, вражину своего.

Она сердито фыркнула: все удовольствие испортил! Пробурчала нехотя:

– Ан-Такхай - много сильный. Руками воина пополам разорвать может. Жизнь выпить может: только коснулся - и воин мертвый падает. А самого убить нельзя: рана зарастает сразу. На островах все говорили: Кхеос, Великий вождь, Избранный! Не видели, что внутри - пустой, как гнилой орех. Души нет совсем. Никто не видел, только Кошка видела...

– А если все-таки и я такой же?