Не про заек
Шрифт:
P.S. Да люблю я, люблю и Пьера Сулажа, и Ротко (которому усердно подражает Седрик), и Баскию!»
107
Галина Хериссон
Про смерть
«За последнюю неделю случилось четыре, нет, пять смертей. Сначала рано утром Кристобаль обнаружил котёнка, моего любимого, чёрного, пушистого... Девочку. Она была мертва, наполовину поклёванная большой птицей. Детишкам не сказали. А я её так и не увидела. Помню только, как ночью накануне она шустро прыгала в траве.
В большом
Было душно и пусто. Холодок пробежал по коже. И ведь, не жалко же птенцов, а как-то муторно и монотонно. Всё пыль, пыль, грязь...
Недаром ласточка залетела в мастерскую. Смерть, смерть. Чёрная птица трепещет, мечется в комнате, не может найти окна. Почему прилетела?
И нет никакого “почему”, всё суета, иллюзия, шелест травы.»
* * *
«Тишина. Меня подташнивало. Да и неудивительно: ребята ушли на похороны. Бабушка умерла неделю назад и оставалась в своей постели с впрыснутым в безжизненное тело составом до сегодняшнего дня. Родители вчера вернулись из Перу (бабуля 108
НЕ ПРО ЗАЕК
умудрилась скончаться в их отсутствие, ожидавших десять лет у её изголовья своевременного ухода).
Я пила много чаю. Есть не хотелось. И было грустно. И была осень. И хотелось что-то сказать. Но напиравшие (мягко, без столкновений) мысли оставались безмолвны, падая, как хлопья снега.
Да какие там хлопья! Всё было зелёно-жёлтым, с рыжими пятнами солнца. Зал внизу, на первом этаже, был чисто вымыт. И красные квадраты обожжённой глины пола ожидали печальных гостей, которые, несомненно, придут выпить по стаканчику после похорон.
Я была одна в тишине дома. Смотрела фотографии, плавно перемещавшиеся на экране монитора с им только ведомым выбором очерёдности.
Да, не всегда тут мне радужно — а порой и невыносимо...»
* * *
«Снега всё не было. А уже — середина декабря. Он должен скоро прийти. Мы поссорились вчера. Всё из-за выставки. Впрочем, теперь неважно.
Иногда мне было хорошо здесь, с ним. Среди домов из замшелых камней. И река текла рядом... Просто постепенно тут всё пожухло и затянуло. Как в болоте. Бессмысленно.
Ничего не развивалось. Я просто оставалась курицей-домохозяйкой. Когда ждёшь, когда тебе принесут корм. Выпустят погулять. Отвезут-привезут. Наорут, если ходила не туда, куда надо, и говорила не с тем и не о том, о чём надо...
Я часто бывала сама в себе и сама с собой. Мои
109
Галина Хериссон
перипетии было трудно понять. Даже веселиться не получалось. Было чувство вины с примесью отвращения. Отвращения от всей этой тотальной зависимости...
Я просто плыла по течению. Но с такой скоростью, что всё это походила больше на лужу,
поросшую ряской, чем на реку...»Влюблённая
«Я всё чаще стала ездить в Париж. При любой возможности. Денег, заработанных, будучи няней, и немножко от продажи картин (в основном друзьям и родственникам Седрика), хватало на “блаблакар”... Однажды, гуляя по Монмартру, недалеко от квартирки моей дорогой подруги Надин, я набрела на странный магазинчик. Там я встретила А.
Тогда, кажется, впервые я влюбилась вот так, с первого взгляда. Coup de foudre (“удар молнии”) означает на французском любовь с первого взгляда.
Рассказала Надин. Просто когда она пришла с работы, у меня была такая цветущая рожа! Скрыть было невозможно. Ну и мы привыкли с ней делиться обо всем. Мы ж как сёстры!»
* * *
«Можно проснуться от пришествия («пиршества») дня, оттого что солнце светит в окно, даже если очень рано, а ведь я — не ранняя пташка. Можно от насильного звонка будильника (по привычке вставать рано на работу, конечно, тоже можно), а можно проснуться от кошмара...
Помню смутно сон: лес, машина, звери. Двор детства, зима, мороз, наст.
110
НЕ ПРО ЗАЕК
Три сестры, ребёнок. Скакалки, руки связаны, полёт, нет трусов под колготками и холодно... Балкон, крики родных, отец, не пускают...
Пробуждение: утро, шторы на окнах, свет насквозь...
Вчера я проснулась от ярких снов: картин маслом в зарослях гигантской красно-оранжевого амаранта...
Ещё не уехав из Парижа, я стала искать способ, как туда (в него, город, мною долго не любимый) вернуться. В его (Его) солнце, в его (Его) улицы.
Находиться в пяти минутах ходьбы от него и не пойти казалось ужасным: и не то чтобы смертельным, но просто как было бы невозможным отказаться от «надвигающегося оргазма»...
И вот я уже сидела в кресле мягком, прохладном и чёрном, сжимая в руках большой пакет “Фрискис” для кошки.
Кстати, опять про животных... странным образом вчера в бутике “Интерлок” умерла рыбка. Опять меня окружает любовь и смерть. Я наблюдала за рыбкой утром, а через пару часов узнала с удивлением (больше по отношению к себе, нежели к несчастной рыбке) о смерти этого прозрачного существа. Смерть питомцев уже входит у меня в привычку... Впрочем, рыбка не была уж такой несчастной: она умерла счастливой и всеми любимой в аквариуме с пузырьками, в котором Ал менял воду...
Я знала, что в это время он начинает выносить «экспонаты» из нижнего ателье, там, где мы увиделись впервые, в верхний зал, где мы впервые услышались. Именно тогда я вошла, оглядывая все эти странные объекты, собранные с парижских улиц. Я услышала голос, шедший неизвестно откуда, прекрасный, как
111
Галина Хериссон
чёрное серебро, как бархат, как сливы, как ночь! Тогда, ещё полгода назад...
Голос просил меня выйти и через соседнюю дверь войти в нижнее ателье, там, где был он: с длинными, собранными на макушке тёмными волосами, горящими янтарём глазами и мягкими (наверняка тогда) губами, тёплыми в тот вечер с ледяным ветром и градом ранней весной...