Не тихий Тихий океан

Их первой задачей в сложившихся обстоятельствах неожиданной железнодорожной блокады стал добор необходимых войск и оборудования взамен не доехавших прямо на месте – из того, что имеется в крепости и ее окрестностях, либо из того, что можно было подвезти в течение недели-двух.

Самой большой потерей от читинского саботажа был застрявший там в пробке эшелон с обученной командой радиотелеграфистов, полевыми радиостанциями, бензодинамо для них и запчастями. Все это пришлось срочно дополнительно изымать из маньчжурских армий, отозвав во Владивосток еще и 1-ю телеграфную искровую роту.

Для Штакельберга это было не критично. Все равно, как успел убедиться Михаил за время своего пребывания там, большая часть станций практически простаивают без дела. По причине стойкого убеждения армейского руководства в ненадежности такой связи, места их расположения соединены со штабами и частями телефоном или телеграфом, которым чаще всего и пользуются.

Но к назначенному сроку добраться до Владивостока она уже не успевала, а потому назначалась к отправке с каким-либо догоняющим судном или конвоем. Пришлось делить то, что смог добыть генерал Андреев, чтобы хотя бы минимально укомплектовать передовые штурмовые полки новыми средствами связи. В итоге для Курил оставили пять станций из восьми имевшихся на вооружении 3-й роты, а три передали экспедиционному корпусу.

Таким образом, с радио вопрос худо-бедно решился, но регулярные части взамен недоехавших снимать с фронта уже не стали. Не хотели ослаблять давление на том направлении, да и по времени перебросить их уже не успевали. Именно этими резонами и объяснялось принятое в последний момент решение о привлечении совсем свежих, но уже повоевавших полков из Цугару.

Такая ротация признавалась мерой вынужденной, но необходимой. Хоть и добавила немало суеты, поскольку заменить их на прежнем месте должны были мобилизованными, что потолковее. А тех предстояло еще отобрать из общего потока, в подавляющем большинстве – оторванных от сохи мужиков, приставленных к винтовкам и еще даже не похожих на солдат. И это все без ущерба для основного дела.

В общих хлопотах со всем этим как-то незаметно истаял кастовый барьер между водоплавающими и сухопутными. Нельзя сказать, что он полностью исчез. Были еще желающие встать в позу по поводу и без, но работать вместе, не теряя времени на никчемное выяснение отношений, уже получалось.

Благодаря активной совместной деятельности армейского и флотского командования работу по организации последних войсковых конвоев, на которые по уже обкатанной методе заканчивали грузить 101-й Пермский пехотный полк и 15-й Александрийский драгунский, удалось провести в самые кратчайшие сроки. Отдельный конвой был сформирован для гвардейских полков, которые разместили с заметно большим комфортом. При этом все равно не обошлось без скандала.

* * *

Председатель Совета государственной обороны великий князь Николай Николаевич с самого момента своего появления во Владивостоке пребывал во взвинченном состоянии. Неизвестно, была тому причиной размолвка с государем перед отъездом, вызванная категорическим несогласием дяди с наметившимся сближением с «тевтонами», или крах надежд на наместничество над всеми крайними восточными землями империи, либо что-то еще, но он все никак не мог успокоиться. Те, кто хорошо знал его до этого, терялись в догадках. Профессиональный грамотный военный теперь был не в меру вспыльчив. Хоть он и с детства не обладал должным хладнокровием, необходимым для великого полководца, сейчас вообще никак не мог совладать с собой. А привычка не только отдавать команды, но и просто разговаривать громким голосом с легким налетом надменности неприятно обострилась.

К тому же явно затянувшийся загул отнюдь не шел ему на пользу. Он не вникал должным образом в хлопоты по подготовке к отправке экспедиционного корпуса. Даже к погрузке на пароходы гвардейских полков, возглавить которые ему предстояло, не желал иметь отношения. А все штабные совещания для него сводились к краткому изложению видения ситуации. Причем каждый раз исключительно из его уст и вне всякой очереди, с несколькими тезисами относительно способов решения возможных проблем, иногда изложенных письменно и передаваемых каждый раз для дальнейшей проработки. После чего он тотчас покидал собрание. Тратить свое время на выслушивание чьих-то других мнений он категорически не желал. Как весьма весомая персона, к тому же занимающая такой пост, он мог себе это позволить. А вот погружаться в скучные расчеты и взаимные согласования – это увольте.

Вместо этого, слегка отдохнув с дороги, Николай Николаевич вполне благосклонно принял приглашение городской управы на торжественный ужин в свою честь, потом на молебен, потом на прочие соответствующие чину и статусу церемонии. С ним приехало полтора десятка человек свиты и членов совета, принимавших активное посильное участие во всех торжествах и их продолжении. Вскоре стало своего рода традицией, заканчивать их на борту парохода «Владимир», где разместили штаб Московского лейб-гвардии полка и один из его батальонов.

Уже перед самым отправлением великий князь потребовал дополнительно улучшить условия размещения гвардейских частей, лично распорядившись выгрузить значительную часть снабжения и амуниции, в том числе свою конюшню, с «Владимира» на берег с последующей передачей на любой из транспортов конвоя, который надлежало выделить именно для нужд гвардии.

Он даже выбрал подходящее, по его мнению, судно и успел распорядиться освободить там часть грузового объема. Однако после изменил свой выбор, поддавшись уговорам то ли интендантов, то ли кого-то из своей свиты. Однако новый кандидат тоже оказался забит под самый подволок, и снова пришлось распорядиться освобождать место, выслушивая скучные доводы тыловиков, которых неожиданно поддержали некоторые из штабных офицеров.

В конце концов ему это просто надоело, и он устранился от какого-либо участия. Но по его личному распоряжению, точно так же начали разгружать «Киев», «Воронеж», «Сент-Кулдо», «Силурним» и «Свеаборг» на которых размещались остальные части гвардейских полков.

Аргументированные возражения портового начальства, ссылавшегося на недостаток пароходов, распоряжения наместника императора и расписание погрузки припасов и снаряжения, утвержденное Дальневосточным военным советом, в расчет не принимались. Но командиры гвардейских транспортов, оказавшиеся между молотом и наковальней, доложили о них своему шефу.

Тогда великий князь вызвал к себе контр-адмирала Иессена. В Штабе (!) такого пассажа не поняли, однако разъяснять ничего не стали. Тем более что тот последние дни перед выходом в море провел в заливах Посьет и Америка, проверяя готовность флота и судов, уже принявших на борт людей и грузы, к предстоящему непростому переходу и не смог немедленно явиться на борт «Владимира» по требованию «командира всех гвардейцев Владивостока». А назначенный младшим флагманом Тихоокеанского флота контр-адмирал Беклемишев еще не добрался к тому времени до нового места службы. Да и какой с него был еще спрос, когда он даже дел не принял.

Однако пренебрежения своими рекомендациями Николай Николаевич спустить никак не мог. Так и не найдя на ком оторваться, он явился в портовую контору и устроил прилюдно форменный разнос начальнику порта контр-адмиралу Греве, начав с «преступной недопустимой небрежности в отношении кораблей гвардейского экипажа», заканчивая «безобразной подготовкой транспорта для морской перевозки войск». Никаких доводов он не слушал, отчитывая адмирала как мальчишку.

Дело кончилось тем, что уже немолодой контр-адмирал, за последние месяцы жесточайше измотанный поддержанием боеспособности флота и одновременным развитием подчиненных ему портовых мощностей, доведенный всем этим почти до грани нервного срыва, сразу после его ухода слег в беспамятстве с тяжелым сердечным приступом. Как показал осмотр врачей, все оказалось весьма серьезно, и он на две недели попал под строжайший «медицинский арест», даже не успев передать дела.