Не тот год
Шрифт:
Как милиционер смог так быстро добраться до особого отдела и удостоиться разговора? И почему там мгновенно ему поверили и отрядили аж пару машин? Неужели этот дятел взял с собой что-то из моих вещей? Сотовый?!
— За тобой прибыли, слышишь? — произнёс Порфирий. Старшина не нашёл никого лучше моего «таксиста» для охраны. Мол, не нужно посвящать лишних людей в наше дело. — Ажно на двух автомобилях.
— Слышу, слышу, — кивнул я и широко улыбнулся ему, демонстрируя спокойствие и уверенность. — Кстати, за тобой тоже. Начинай вспоминать кому успел растрепать
Собеседник аж весь потемнел после моих слов. Мне от его лица даже стало приятно. Не всё старому хрычу глумиться.
— Здесь, товарищ майор государственной безопасности, сюда, — раздался голос знакомого милиционера в сенях.
Буквально через минуту перед решёткой образовалась внушительная толпа. Сам старшина, слегка полный и невысокий мужчина в годах в тёмно-синих штанах, в гимнастёрке хаки с нарукавными золотыми нашивками, с петлицами со знаками различия майора ГУГБ (уж это я знаю, краповые петлицы были только у гебистов), лейтенант и два, кажется, сержанта в такой же форме, только синие галифе имелись лишь у летёхи. За их спинами маячил Порфирий, враз сдувшийся и старающийся вести себя очень тихо. Но и уйти мужичок не мог, так как команды такой не было.
— Вы на меня как на диковинную зверушку в зоопарке смотрите, товарищи, — прервал я тишину. — Не очень приятно, чесслово.
— Агент Карацупа? — поинтересовался майор. По местному табелю он равняется комбригу, если я не ошибаюсь. Нехилое такое звание и должность. Неужели до меня снизошёл сам начальник местного особого отдела по области? Или тут по округам делят территории ответственности? И есть ли особые отделы? Чёрт, вот эти нюансы как-то подзабылись. Потом, конечно, вспомню, но будет уже не нужно. Точно знаю, что в начале войны особые отделы существовали. Но их же могли ввести после начала военных действий.
Да уж, с моими знания юлить, придумывать или отмалчиваться будет, пожалуй, даже опаснее, чем вывалить всю правду о себе. В последнем случае, как минимум, у меня есть что предоставить в качестве доказательств.
— А кто спрашивает, товарищ майор государственной безопасности? — в наглую поинтересовался я у него.
Милиционер побелел и вспотел, как бутылочка беленькой, выставленная на стол из холодильника.
Тот молча расстегнул пуговку на кармане гимнастёрки, достал удостоверение, раскрыл его, поднёс к решётке и сказал:
— Майор…
Бинго! Иванов оказался не просто крупной шишкой в системе НКВД, но и являлся самим порученцем Берии.
— Товарищ майор, вы-то мне и нужны! — обрадовался я. — У старшины лежат мои вещи, которые нужно срочно переправить в Москву. Уверен, что кое-какие из них заинтересуют даже товарища Сталина.
Почти у всех глаза стали размером по пять рублей. До меня только после чужой реакции дошло, что здесь не привыкли вот так просто называть главу государства. Это, если так можно сказать, конщунство.
— Хм… хм… ну, это не вам решать, товарищ Карацупа. Или Кузнецов? — кашлянул майор. Потом повернулся к милиционеру. — Откройте.
После того, как я получил условную свободу, майор отправил одного из сержантов с милиционером за вещами, а сам с парой своих коллег и со мной устроился в соседней комнате,
где меня уже пытался допрашивать местный представитель закона. До момента появления милиционера и особиста с большим брезентовым свёртком, обвязанным тонкими ремнями, с бумажками с печатями мы играли в гляделки.— Вот тут всё, что было при товарище и что нашли в лесу. Я везде печати поставил. Видите? Всё целое, никто не трогал, — торопливо доложил майору младший милиционер, потея, как будто был болен лихорадкой.
— Вижу. Вы пока свободны. Далеко не уходите, побудьте рядом с домом.
— Слушаюсь.
Свёрток вскрывал лейтенант. Он же аккуратно разложил часть вещей на столе, а часть на лавке рядом с ним.
— Артём Владимирович? — наконец, вновь обратился ко мне майор.
— Андрей Михайлович, — правильно представился я.
— Лев Алексеевич, — в свою очередь назвался тот.
— Очень приятно.
— Взаимно. А теперь, расскажите, что из себя представляет каждая из этих вещей. И в первую очередь меня интересует устройство для фотографирования.
— Если всё рассказывать, то не будут ли ваши коллеги лишними? — уточнил я. — Кое-что прозвучит так, словно я сумасшедший.
— Мне нужно сначала в этом убедиться.
— Хорошо, как скажете, — хмыкнул я и показал на чехол с телефоном. — Устройство там.
Как и с милиционером с первого раза набрать пароль у майора не вышло. Он давил на экран с такой силой, что по нему шла фиолетовая волна. Как на кнопки на современной печатной машинке. У меня от такого обращения сердце кровью обливалось.
— Да аккуратнее! — взмолился я и в сердцах добавил. — Там хрупкая электроника. Её нужно носом касаться, если пальцами не получается!
К моему удивлению мои слова не были проигнорированы. Кажется, мной так плотно заинтересовались, что любую фразу готовы проверять, чуть ли не пробовать на зуб.
— Это как?
— Вот так, — я поднёс пустую ладонь и несколько раз коснулся ей кончика носа.
— Хм, — майор с сомнением взглянул на экран, а затем сделал так, как я показал.
Со второго раза у него вышло набрать нужную комбинацию для разблокировки экрана. Жаль, что у меня не было второго сотового, чтобы снять видео о том, как грозный майор НКВД водит носом по телефону с самым серьёзным и очень напряжённым лицом. Выглядело это достаточно забавно. Забавно, хм, в иной ситуации. Например, при просмотре ролика в каком-нибудь тик-токе.
Его сразу же заинтересовала картинка. У меня там стояло фото международной космической станции на фоне Земли с висящим рядом космонавтом на тросу.
— Это что? — вперил он в меня взгляд и повернул в мою сторону телефон. — Это же фотография? Откуда?
— Космическая станция с космонавтом в скафандре на орбите нашей планеты. Примерно, четыреста километров от поверхности Земли, — сказал я чистую правду. Удивлять так удивлять.
И тишина.
— Брешет, — наконец, вырвалось у лейтенанта. Сержант молчал. Он, наверное, даже не особо понял о чём речь. Лейтенант понял, но не поверил, не осознал. Майор… майор же о чём-то задумался. По его взгляду было видно, что он настолько глубоко погрузился в себя, что для него сейчас нет ни этой комнаты, ни нас.